естественный отбор. Те, у кого не хватает яиц в штанах, чтобы остаться, нам все равно не нужны.

— А что случилось с бродягами, которые жили рядом с Хасинто? Наверняка их тоже затопило.

— Это не моя проблема, — отрезал Бэрд. — Слушай, давай поворкуй с ними несколько минут, притворись очаровашкой, а потом поедем дальше. Договорились?

— Дэмон, тебе что, совсем незнакомы теплые чувства?

— Только когда обмочусь. Ну, иди. Займись пиаром, а потом поедем дальше.

Теперь, для того чтобы проехать, грузовик должен был обогнуть «Броненосец» по кучам камней. Коул слез на землю и быстрым шагом направился к машине, отметив про себя выражение ужаса на застывшем лице водителя; он положил руку на капот и постучал в окно. Водитель опустил стекло.

— Добрый день, сэр, — начал Коул. — Уезжаете из города?

— Да.

— Но там ничего хорошего, кроме холода и неприятных людей.

— Правда? — На подбородке у человека топорщилась трехдневная седая щетина, одет он был в лохмотья. — Ну, мы все-таки рискнем. Мы не можем постоянно бегать. Мы никуда больше не поедем, тем более на острова.

По Порт-Ферреллу ходили слухи о том, что Прескотт собирается снять всех с лагеря и переселить на острова, где якобы теплее и нет червяков. Некоторым нравилась эта мысль, некоторым — нет.

— Ну хорошо, сэр. — Коул отошел и махнул рукой, давая знак Бэрду пропустить грузовик. — Смотрите, поосторожнее на дороге.

Он еще какое-то время смотрел вслед грузовику, с грохотом исчезавшему в облаке выхлопных газов.

Бэрд завел мотор.

— Ты умеешь убеждать. Продолжай в том же духе.

Коул шлепнулся на сиденье.

— А я-то думал, что люди будут держаться друг за друга, хотя бы ради того, чтобы согреться.

— А этому что не понравилось? Кофе подают слишком горячий?

— Не хочет уезжать из Порт-Феррелла.

— Ни хрена себе, а он сейчас что сделал?

— То есть опять эвакуироваться.

— А что, об этом еще говорят? Здорово. Я лично обеими руками за остров. Белый песок, теплое море. Это круто!

— Ты подумай хорошенько. Ну, допустим, мы найдем необитаемый остров. И там все будет еще хуже, чем здесь, все придется начинать с нуля: ни домов, ни водопровода…

— Ну и что, зато там будет теплее.

— …или мы причалим там, где уже живут люди, и придется с ними как-то ладить.

— Ты меня прости, но я остановлюсь на том, что там теплее. — Бэрд нажал на газ. — Мне пока этого хватит. А еще не придется хоронить столько старушек. Мы в любом случае выиграем.

Коулу было все равно. Он собирался выполнять свой долг. КОГ обошлась с ним по справедливости, и он будет служить ей верно. В любом случае Порт-Феррелл был не идеальным местом для того, чтобы начинать жизнь заново: зимы здесь, на севере, чертовски холодные. Просто это место было ближе всего и безопаснее всего.

Но все-таки оно оказалось недостаточно безопасным.

— И что, по-твоему, мы сможем все поместиться на корабли? — спросил Коул.

— Моряки прекрасно умеют перевозить людей и грузы. Для них это прекрасная возможность заняться чем-то полезным.

Ну что ж, Бэрду это было по душе. Если план имел какой-то недостаток, он, словно терьер, обычно находил его, трепал и изжеванным бросал к ногам хозяина. Но сейчас он не стал этого делать.

— Ты, я вижу, радуешься жизни, — заметил Коул.

— А почему бы и нет? Сейчас я занимаюсь тем, что мне нравится. Папаша мне сказал, чтобы я шел в армию, иначе мне придется попрощаться с наследством, — а я хотел пойти в инженерное училище.

— Но ты же говорил, что все равно не получил никакого наследства, потому что пришли червяки.

— И мораль этой истории такова…

— Ты сделаешь все что угодно за достаточное количество банкнот?

— Нет; «знание — сила».

— А я-то думал, что ты доволен своей профессией.

Да, Бэрд будет полезным человеком в мире, нуждавшемся в перестройке и починке. И он знал это. Возможно, впервые он почувствовал собственную ценность. Это было грустно и многое объясняло.

Когда они вернулись в казармы, Бэрд начал ежедневный уход за «Броненосцем», как будто это был его личный автомобиль, и Коул оставил его за этим. У Коула было собственное дело — записывать воспоминания. У него кончилась бумага для ежедневных писем маме, и он не хотел просить у Ани или Матьесона. Он перешел на старую оберточную бумагу, по возможности расправляя ее. Впрочем, это не имело особого значения, потому что некому было читать его письма; имело значение лишь то, что он их пишет. Пока он рассказывал маме о своих занятиях, у него прояснялось в голове. Нужно было только писать мелким почерком и как можно короче. Неизвестно было, когда еще он сможет достать бумаги.

Он устроился в кабинке туалета и, обхватив рукой колено, принялся выводить буквы. Здесь можно было ненадолго уединиться, если не обращать внимания на постоянную ходьбу и хлопанье дверей.

«Дорогая мама, я видел в этом городе ужасные вещи…»

Входная дверь распахнулась, стукнув по растрескавшейся кафельной плитке на стене.

— Черт, нужно помочиться хотя бы для того, чтобы его согреть. — Это был Дом, по-прежнему из последних сил старавшийся казаться бодрым и веселым, хотя этого от него никто не ждал. Послышался звук расстегиваемой молнии. — Это ты, Коул Трэйн?

— Ага…

— Я только что видел Хоффмана и Майклсона, которые с напряженным видом шли в кабинет Прескотта.

— В шкаф Прескотта, ты хочешь сказать. Хотя он поменьше приличного шкафа будет.

— Не важно; что-то происходит.

Коул сунул бумажку обратно в сумку на поясе и вышел из кабинки. Дом умывался, наклонившись над одной из немногих целых раковин, и из-за воротника его выскользнула цепь с солдатским жетоном. Коул присмотрелся. Нет, там было что-то другое; жетон Дома болтался на цепочке, а, кроме него, к ней была прикреплена еще одна цепь, серебряная.

«Вот черт! Клянусь, я знаю, чье это».

Это было женское украшение, тонкая цепочка с подвеской в виде кольца. Дом не носил такого раньше. Коул бы давно заметил.

Дом выпрямился, вытирая лицо полотенцем.

— Что?

— Ничего.

Дом взглянул вниз и, заметив цепь, засунул ее под рубаху.

— Это цепочка Марии, — сказал он, как будто должен был что-то объяснять. Коул обычно соображал, когда уместно говорить о щекотливых вещах, а когда — нет, но сейчас даже у него язык прилип к гортани. — Коротковата для меня, поэтому я прицепил ее к своей. Мы же всегда забираем жетоны, правда? Любой ценой.

Каждый человек ищет свой способ справиться с горем и невыносимыми душевными страданиями, подумал Коул. Он писал письма, которые некому было читать; Бэрд постоянно копался в чертовом БТР; Аня старалась во всем походить на мать; Берни пыталась всех накормить; а Дом носил цепочку погибшей жены, как жетон убитого товарища. Маркус всегда вел себя так, как будто с ним все нормально, но Коул был на сто процентов уверен в том, что какие-то мысли или воспоминания помогали ему держаться на плаву.

— Да, верно, сынок. — Коул вернулся в свою кабинку и, усевшись на унитаз, снова развернул письмо. — Человек по-настоящему не умирает, пока о нем хоть кто-нибудь помнит.