пример: начало рассказа «Пенсне в золотой оправе».

«Записки о нашей деятельности за 1894 год составляют три увесистых тома. Должен признаться, что мне трудно выбрать из этой огромной массы материала случаи, которые были бы наиболее интересны сами по себе и в то же время наиболее ярко отражали своеобразный талант моего друга. В нерешительности листаю я страницы своих записок. Вот ужасный, вызывающий дрожь отвращения случай про красную пиявку, а вот страшная смерть банкира Кросби. К этому году относится и трагедия в Эдлтоне, и необычная находка в старинном кургане. Знаменитое дело о наследстве Смит-Мортимера тоже произошло в это время, и тогда же был выслежен и задержан Юрэ, убийца на Бульварах, за что Холмс получил благодарственное письмо от французского президента и орден Почетного легиона»[28] .

Вот и в моем архиве парижских преступлений немало сюжетов, оставленных (с болью в сердце) за пределами книги только потому, что необъятное не объять.

В книге нашлось место для адвоката Гарсона, то ли сатаниста, то ли сатанолога, но не для его коллеги Жака Вержеса. Между тем вряд ли сам Холмс раскрыл бы тайну и ныне здравствующего мэтра Вержеса, который в 1970 году бесследно исчез, а через восемь лет невозмутимо вернулся, никому и ничего не объяснив, в свою контору, словно выскакивал в бистро на углу за пачкой сигарет.

Безумный Пьеро заслужил посвященную ему главу. Но разве не заслужили рассказа о себе его коллеги, с которыми он не раз сталкивался в тюремных коридорах или гестаповских борделях? Такие, как Рене «Трость» Жирье, семнадцать раз бежавший из тюрьмы любовник-шофер монакской принцессы Шарлотты: это он сидел за рулем автомобиля, в котором Шарлотта ехала на свадьбу своего сына Ренье с кинозвездой Грейс Келли. А чем хуже него психопат Эмиль «Мимиль» Бюиссон, бежавший в конце 1940-х из тюремной психушки, чтобы учинить «Варфоломеевскую ночь» полицейским осведомителям?

За пределами книги осталась сага о самом знаменитом парижском борделе «One, Two, Two». Читатели не узнали, почему два года назад муниципалитет квартала Ла Шапель, присвоив одной из улиц имя Альбера Симонена, отца французского нуара, столкнулся с яростными протестами против прославления «этого убийцы».

Ради истории душителя Полена пришлось пожертвовать историей Ги Жоржа, «душителя с площади Бастилии». Между тем я помню, как парижские друзья, у которых я жил в начале 1990-х, просили меня, уезжая на каникулы, закрывать на ночь ставни: не дай бог, душитель наведается. И коли речь зашла о душителях, то в книге явно не хватает главы о последнем великом философе-марксисте XX века Луи Альтюссере, в приступе безумия задушившем свою обожаемую жену.

А массовые драки, которые в 1920-х устраивали сюрреалисты на идеологически чуждых им культурных и светских мероприятиях? А странные смерти отца Французской республики Леона Гамбетта, случайно ранившего себя револьверным выстрелом, и Эмиля Золя, якобы убитого угарным газом? А сомнительное самоубийство затравленной ФБР звезды «На последнем дыхании» Джин Сиберг? А ограбление Ага-хана, богатейшего человека планеты?

Стоп: слишком уж я вошел в образ доктора Ватсона. Но вот чего бы мне очень не хотелось, так это оказаться на месте самого сэра Артура Конан-Дойля, который обещал-обещал, да так и не раскрыл читателям все тайны, хранившиеся в записных книжках Ватсона.

Тем более что верные своей криминально-культур-ной традиции французы едва ли не каждый месяц дают поводы для того, чтобы этот путеводитель по «бульвару Преступлений» все расширялся и расширялся.