— Справится ли с толпой Джек Ферфакс? Да откуда вы приехали? Такой головорез — девятнадцать скальпов у него на счету, — да чтобы не справился!

По мере нашего приближения к центру поселка отдаленные крики и возгласы становились все слышнее, а на самой площадке перед таверной они стали просто оглушительными. Огромная толпа собралась здесь. Помимо обитателей нашего поселка, к ней примешались какие-то грубые оборванцы с прииска Дейли, они-то и завладели теперь Холмсом. Человек-легенда оказался действительно замечательным, судя по спокойствию, с которым он держал себя в эту критическую для него минуту. Несмотря на близость смерти, презрительная улыбка играла на его губах, и если сердце его не было чуждо страха, то чисто британское самообладание не дозволяло этому чувству ни в чем проявиться.

— Голосовать, ребята, голосовать! — кричал один из прииска Дейли, Хиггинс. — Скорей! Повесить его или пристрелить?

— Ни то ни другое! — гаркнул кто-то из товарищей Хиггинса. — Тогда он опять через неделю оживет. Вот сжечь его — так это будет надежно!

— Сжечь, сжечь! — заорала толпа, теснясь вокруг Холмса.

Согласно этому приговору последний был тотчас же привязан к коновязи и по самую грудь обложен еловыми ветвями и шишками. Суровое лицо его, однако, и тогда не побледнело, а на губах играла все та же презрительная усмешка.

— Спичек! Давай спичек!

Десятки рук протянулись со спичками, Хиггинс зажег одну из них и, заслоняя ее пламя рукой от ветра, стал поджигать сосновую шишку. Толпа молча наблюдала. Через несколько секунд от шишки потянулся легкий дымок, в то же время мы услышали хоть и отдаленный, но быстро приближавшийся топот копыт. Взволнованная ожиданием толпа этого не заметила. Между тем шишка, хоть и тлевшая, не загоралась, а спичка погасла. Хиггинс зажег другую, потом стал раздувать тлевшую и наконец добился цели — шишка вспыхнула. Еще минута, и она будет брошена в лапник… Многие стали с ужасом отворачиваться… Лошадиный топот раздавался уже на площадке.

— Шериф! — воскликнул кто-то сзади.

И почти в то же мгновение в самую середину толпы ворвался всадник. Резко осадив лошадь, он громовым голосом крикнул:

— Прочь, мерзавцы!

Все тотчас же повиновались, кроме Хиггинса, выхватившего револьвер.

— Руки по швам, негодяй! Тушить огонь! Отвязывай живей! — кричал шериф, наезжая на него лошадью.

Негодяй вынужден был подчиниться. Тогда шериф, оставаясь в седле, но приняв воинственную позу, стал говорить речь. Голос он при этом не повысил, никакого особенного гнева не проявил, а говорил просто, кратко, даже однообразно, но в самом тоне его слышалось презрение и глубочайшая уверенность в своих силах.

— Хороши голубчики! — говорил он. — Всех бы вас да на одну осину с этим скотом Хиггинсом, который способен нападать на людей только сзади, а хвастается, что он удалец. Чего я не выношу, так вот эту чернь, любителей линчевания! Никогда не встречал в ней ни одного порядочного человека. Накинутся сто на одного, да еще куражатся. Все трусы поганые, да и шериф-то в девяносто девяти случаях из ста немногим лучше.

Он помолчал немного, как бы смакуя это высказывание, а затем продолжал:

— Шериф, который позволит подлой черни расправиться с кем-нибудь по-своему, — вдвойне мерзавец. А по статистическим данным за прошлый год в Америке было сто восемьдесят два таких шерифа. Захворали, видите ли, а потому просмотрели. Скоро, должно быть, новая болезнь появится — немочь шерифа. — Эта идея очень ему понравилась. — „Что наш шериф-то — опять болен?“ — будут спрашивать. „Да, захворал, бедняжка“. А потом и вовсе вместо „наш шериф“ будут говорить „наш трус“. Господи ты боже мой, да неужели взрослый человек может испугаться толпы мерзавцев?

Затем, обращаясь к Шерлоку Холмсу, который давно уже стоял перед ним развязанный, шериф спросил:

— Кто вы такой и что наделали?

— Меня зовут Шерлок Холмс, и я ничего не наделал!

Это имя произвело удивительное впечатление на шерифа. С глубоким чувством высказал он, что считает позором для всей страны, оскорблением американского флага такое обращение с человеком, который завоевал всемирную славу, не говоря уже про то, что он гость в этой стране. Затем от имени всей нации шериф попросил прощения у Холмса, поручил констеблю Гаррису проводить того на квартиру и под личную ответственность обеспечить ему покой.

Покончив с Холмсом, шериф опять обратился к толпе:

— Ну, крысы! Марш по щелям! А вы, Хиггинс, пожалуйте за мной, я сам займусь вами. Можете оставить ваш револьвер при себе. Если бы я боялся позволить вам с этой штукой в руках идти позади меня, то, выходит, пришло время и меня причислить к прошлогодним ста восьмидесяти двум.

С этими словами он тронул лошадь и поехал шагом вперед, а Хиггинс покорно потащился сзади. Возвращаясь домой завтракать, мы узнали, что Фетлок Джонс ушел ночью из-под ареста. Никто об этом не пожалел, конечно. Пускай дядюшка ищет его, если хочет, а поселковым жителям он совсем не интересен.

Владелец нового ресторана «Империал» на набережной Темзы вошел в свой богато обставленный кабинет, закрыл дверь и, задумчиво почесав подбородок, вынул из ящика стола письмо, которое бережно хранил в течение двух месяцев.

Уже в тридцатый раз перечитывал он это послание, но до сих пор не стал ближе к его пониманию,