Прежде чем я уехал на работу, Георгина умудрилась упомянуть Бретта раз десять.
А цепляя в прихожей зажимы на брюки, я услыхал, как она с моей матерью обсуждает по телефону проблему: Бретт — гей или нет.
— Он ни разу не заикнулся ни о жене, ни о подружке, — тараторила Георгина. — И он выглядит невероятно ухоженным.
Поехал навестить Найджела и попросить у него машину на время. Он заартачился, утверждая, что в последний раз, когда я брал машину, то вернул ее с пустым баком.
— Какая тебе разница? — спросил я. — Ты ведь сам не можешь ею пользоваться, и «любовь всей твоей жизни» Ланс тоже.
— Кто знает, возможно, это не на всю жизнь. А вдруг я влюблюсь в кого-нибудь с нормальным зрением и водительскими правами?
— В таком случае прекрати называть Ланса «любовью всей моей жизни».
— Ты прав, больше не буду, — кивнул Найджел. — Иначе он погрязнет в самодовольстве и совсем перестанет следить за собой. Он уже бреется не каждый день, но раз в два дня.
Я клятвенно пообещал Найджелу вернуть машину с полным баком, и в конце концов он нехотя согласился одолжить мне ее «на пару дней».
Выходя через кухню, я увидел Ланса. Он стоял у раковины в рубашке, галстуке, футбольных трусах и стариковских шлепанцах.
Сократил потребление жидкости. Сегодня только десять посещений.
После визита Бретта с траурной вестью и вплоть до похорон Дорин Слейтер мы судорожно пытались сообразить, чего от нас требует этикет. Прилично ли отцу появиться на похоронах бывшей любовницы? И должна ли мать его сопровождать? Оправдывает ли тот факт, что мы с Бреттом наполовину братья, мое присутствие в крематории? А моей жены? А также являются ли похороны дедушкиной бывшей любовницы достаточным основанием для того, чтобы ребенок (Грейси то есть) мог пропустить школу?
Гугл говорит, что расстояние между Мангольд-Парвой и Борнмутом составляет 175,7 мили и дорога занимает три часа сорок шесть минут.
Добавим три санитарные остановки минут по десять каждая, затем десять минут на укладывание в багажник и последующее извлечение инвалидного кресла, и, поскольку похороны назначены на 11.30, получается, что мы должны выехать из свинарников в 7.04 ровно.
Стартовали вовремя, но на выезде на М1 пришлось полчаса постоять в пробке. И откуда столько идиотов на дорогах, не имеющих никакого морального права там находиться? Они лишь путаются под колесами тех, кто сел за руль по уважительной причине. Не пора ли правительству встряхнуться и перенаправить грузовики в подземные туннели? Если уж они смогли запустить поезда под Ла-Маншем, то вырыть для нашего удобства подземные дороги, соединяющие большие и малые города, им тем более по плечу.
Из экономии мы перекусили прямо в машине бутербродами, заготовленными дома. По-моему, отец проявил себя страшным эгоистом, настояв, чтобы на его бутерброд положили камамбер. Мать еще не успела открыть коробку с едой, а в машине уже завоняло. А когда мать сняла крышку, Грейси разревелась. Я немедленно открыл окна, после чего все принялись кричать, требуя, чтобы я их закрыл.
На А43 я немного сократил отставание от графика, но, объезжая Оксфорд, пришлось сбавить скорость из-за загруженности трассы, однако по А34 мы ехали с ветерком до самого Ньюбери.
К бунгало Стрекозы Сушеной мы подкатили одновременно с катафалком. Обочины вокруг дома были утыканы мотоциклами, а между ними стояли группы людей в черной коже, негромко о чем-то переговаривающихся.
Пока я вынимал инвалидное кресло и усаживал в него отца, катафалк двинулся по направлению к крематорию. Так что у нас не нашлось времени, чтобы заглянуть внутрь фантастического бунгало, сберегающего время и силы. Снаружи дом выглядел весьма банально, а вид на море не впечатлял — ни волноломов, ни собственно волн. Море, распластавшись, даже и не думало шевелиться.
«Ангелы ада» оказались не столько ангелами, сколько последствием демографического взрыва 1950 -х. У многих из-под шлемов торчали седые волосы. Они окружили гроб Дорин мотоциклетным эскортом, и малочисленные прохожие оборачивались на нашу процессию.
В крематории высокий человек со смутно знакомым лицом выдал мне памятку с расписанием церемонии и фотографией Стрекозы Сушеной.
— Привет, Адриан, — сказал он, — я Максвелл… Старший сын Дорин.
— Максвелл Дом! — воскликнул я.
— Никто меня так больше не называет, — буркнул сын Стрекозы.
Я выразил ему свои соболезнования.
— Она нарывалась на это, — поделился Максвелл, — носилась на мотоцикле как маньячка.
Бретт уже сидел в первом ряду, всхлипывая так, чтобы все видели и слышали. Когда мать, толкая кресло отца, двинулась по проходу, родня Дорин неодобрительно зашушукалась. Отец не отрываясь смотрел в пол, словно его невероятно заинтересовали каменные плиты.
Далее случилось небольшое замешательство — никто не знал, куда нас, Моулов, усадить. В итоге мы сели во втором ряду, сразу за Бреттом. Служба началась: небольшую часовню огласили звуки «Летучей мыши из ада» в исполнении Мита Лоуфа, а затем на кафедру взошел мужчина в черной коже с головы до пят и с длинными жирными космами. Дорин, сообщил он, в завещании указала, чтобы ее отпевали по гуманистическому обычаю, потому что, цитирую, «после того, как Джордж Моул бросил меня и вернулся к жене, я поняла: Бога нет».
Все головы повернулись к моему отцу, и он скрючился в кресле. Мать, напротив, с вызовом взирала на публику, бормоча себе под нос:
— Рыба ищет, где глубже…
Гуманист на кафедре, представившийся Риком, предложил желающим сказать несколько слов в память о покойной. Максвелл Дом (первый внебрачный сын Стрекозы Сушеной) встал и объявил, что, хотя его мать после расставания с Джорджем Моулом и страдала депрессией, позже она обрела счастье и единомышленников в борнмутском отряде «Ангелов ада».
Последний бойфренд покойницы, Йовил Тони, поведал присутствующим, как просил Дорин выйти за
