угощающего (юношу, старика, старуху), к этому может уже примкнуть основной тип.
Хотя дархатский вариант (11) и начинается, как № 30, с внезапного желания чудища съесть юношу, в нем комплекс мотивов — похищение юноши, которого чудище собирается съесть, и подсовывание похитителям вместо себя замены — сменяется трехкратным исчезновением юноши, в результате чего мангыс, разыскивая его, разоряет свое имущество. А к этому уже примыкает мотив убийства детей, но в очень краткой форме — отсутствует мотив убийства детей с помощью хитрости (подвешивание героя на дымоходном кольце над огнем и «слизывание масла»), знакомый и тибетским сказкам (ср. Chophel, с. 119). Более подробное изображение похищения с подсунутыми взамен стволом дерева и обломком скалы (как, например, в № 30 и вар. (9)] в варианте (1) едва намечено, а может и вовсе отсутствовать [например, в вар. (2, 13)]. Мотив убийства джелбеге тут же, на месте, в яме, ведущей из юрты, куда ее заманивают и обливают кипятком, имеет параллели в варианте (2), в дархатской сказке (Потанин Очерки, IV, с. 552, N9 168) и в неполноценном уйгурском варианте (Малов, № 106). Хотя в бурятском варианте (13) действие также разворачивается под открытым небом, но заканчивается не ошпариванием, а, как и во многих других вариантах, уничтожением на льду. Реже смерть наступает оттого, что джелбеге поскользнулась на льду, чаще — оттого, что она, желая слизать кровь своих детей, которой герой наполнил кишку и разлил ее по льду, примерзает языком ко льду, где ее настигают и убивают.
Что касается мотива поедания нечистот v джелбеге и их детей (приверженность нечисти к «антипище»), то С. Ю. Неклюдов любезно указал мне на параллели у депегиров в эвенкийском фольклоре и др.
31. Страшные черные мангысы
(Удугур гара мангыс)
Записано от III. Дэмби 10 июля 1969 г. в Бююрээлиге.
Нем.: Taube, 1978, с. 282, № 58.
Ср. АТ 78, 126; АТ 1049; ср. АТ 1064, 1085; АТ 1149 (мотив К 1715); ср. ММТ 9, 116; ср. TTV 162, КИМ 20, BP I 148.
Распространение: тув.: (I) Радлов. Образцы, IX, с. 169, N9 1352 и с 174, № 1357; (2) Катанов. с. 1014/1018 (= ТНС I, с. 50); (3) ТТ II, с. 34 (=ТНС 1, с. 38; нем.: Taube, 19/s, 1; <4) Мангнай, с. 238, авт… (5) Баскаков. Диалект черневых татар, с. 40: кирг.: (о) Wunderblume, с. 448; (7) КиргНС, с. 45, каз: С8) КазНС 1979, с. 134; каракалп.: (9) КагаЫр. М., с. «М; турив.; (10) Еrhers, с. 76 монг.: (11, 12) Потанин. Очерки, IY, С. 5эi. № 16? (халх.). с 405, № 123 дар- хат); (13) Потанин. Окраина, П, с. 171 (о;>дос.); (14) МонгААЗД, с. 133, № 19; (15 МонгАУ, с 22; <16) MowAV * i*9. с. f51; (17) Halen, с 83 № 41; (18) GanSuur- >'? с. 90; 09) МонгС l¥t>2, с. 17; <20) Heissig. Mongolische Volksmarchen, c. 87, № 17; калм.: (21) КалмС 1962, с. 57; (22) КалмС 1982, с. 43; тибетск.: Schuh, с. 7, № 10; (24) Hoffmann, с. 76.
Предлагаемый вариант представляет собой грубоватую версию весьма распространенной у тюркских и монгольских народов сказки, отдельные варианты которой немногим отличаются друг от друга. Порядок следования основных мотивог., содержащихся и в нашей алтайско-тувинской версии, может меняться; проба сил может происходить в иной форме: выжимание воды из белого и крови из черного камня (из птицы, мыши), поиски сердца и мола земли (сердца мыши, мозга оыка). Часто в виде дополнительного комплекса мотивов добавляется АТ 1115 — проведение ночи в жилище чудища и попытка последнего убить старика во сне, чему тот успевав помешать, подсунув вместо себя твердый предмет (каменную бабу, ствол дерева, посудину), так что утром страх чудища увеличивается [например, вар. (1, 2, 3, 7, 16, 22)]. Концом обычно служит эпизод с волком, который обнаруживает убегающее чудите, но тоже оказывается обманутым стариком и поэтому замучен в конце чуди щем до смерти. Часто вместо волка выступает лиса [пар. (3, 7. 8, 9, 23)].
С мотивом „спрятать что-нибудь между камнями, чтобы „найти“ при необходимости“ мы встречаемся в тувинском фольклоре в совершенно иной связи, а именно в сказке типа нашей № 42 и ее вариантах (ср., например, ТНС II, с. 42: „Ленивый Ак Чалгаа“): его функции в том, чтобы излечить героя от лени, создав „находкой“ ситуацию успеха, что побудит его к дальнейшим действиям (см. также: Баранникова, с. 170, и Taube, 1978, примеч. к № 16). С хитрым аргументом: другому стыдно, если ты несешь тяжелый груз (см. ТНС I, с. 38: „в свои старые годы прими еще и „милостыню““), — мы встречаемся и в тибетских сказках (например, с глупой лисой — Hoffmann, с. 98).
Вместо чудища (мангыс. мангас, мус, див) часто выступает зверь — тиф, реже леопард или лев (см.: Taube, 1978, № 16 и примеч. к № 16; эта версия из ТТ II, с. 34 и ТНС I, с. 38 еще ближе к нашей сказке). Л. Лёринц помешает этот тип сказки (в зависимости от фигуры противника) и п сказки о животных (ММТ 9/, и в волшебные (подгруппа: победа над мангысом, ММТ 116). Но на основе материала Центральной Азии обе редакции со всеми вариантами должны рассматриваться вместе, и их следует относить к одному типу.
32. Бурган Буруш
Записано от исполнительницы А. fiaafica 24 августа 1967 г. в центре аймака Баян Улэгсй.
Нем… Taube, 1977, с. 70
В сказке используются мотивы и формулы, характерные для богатырских сказок алтайских тувинцев: „Пусть сначала мясо его станет мясом, пусть его кровь станет кровью“, быстрый рост богатыря, возмужание в отсутствие отца (здесь — деда), получение свидетельства об утрате одного из членов семьи, принуждение матери к ответу (опускание ее рук в горячий котел) с целью узнать правду, определение срока по протертым до дыр железным стременам, дорога, которая вытоптана так, „что была по плечи идущим, по пояс всадникам“. Изложение очень сжатое, подвиг описан весьма кратко То, что косвенно отражено в богатырской сказке, — победа над враждебными демоническими силами — здесь прямо выставляется причиной событий: спасение одной мертвой души путем уничтожения iгрозящих ей демонов. Благодаря этому, а также благодаря формулировке, что старый Бурган Буруш никому никогда еще не сделал „ничего плохого“, и из-за того, что в конце сказки душа его отлетает к богу Гурмусту (а может быть, и из-за самого его имени), сказка обретает явственно религиозное звучание, отличаясь тем самым от подавляющего большинства сказок алтайских тувинцев, которые скорей производят языческое впечатление. Можно отнести это за счет сказительницы, в сказках которой всегда можно наблюдать ламаистские или монгольские влияния (ср., например, № 34).
По названию эта сказка напоминает те, в которых фигура, вынесенная н заглавие, не является главным героем, совершающим решающий освободительный подвиг (ср. № 14). Однако действие здесь сконцентрировано вокруг дедушки Бур[ан Буру- ша, что придает сказке своеобразный характер.
33. Деревянная девушка (Ыйаш уруг)
Записано от девушки Торлаа, 20 лет, 13 августа 1967 г. вблизи центра сомона Цэнгэл.
Нем.: Taube, 1977. с. 125.
34. Волшебная сила дэрики
(Дэрикининг джурээнинг гужу, или: Номнунг джурээнинг гужу)
Записано от А. Баайаа 25 августа 1967 г. в центре аймака Баян Улэгэй.
Нем.: Taube, 1977, с. 33.
Эта история обнаруживает ламаистское происхождение и должна явить пример действенности молитвенных формул (даже в искаженной форме). Отец рассказчицы, от которого она переняла свои истории, был человеком, не чуждым грамоте, много поездившим по монгольским районам. И монгольское происхождение этого предания проявилось уже в формах заголовка, испытавших на себе влияние монгольского языка: „Сила сердца (квинтэссенция) (буддийского) учения“ или „Сила сердца дэрики“ (вероятно, от монг. Дара экэ „Мать Тара“, обозначение одного из буддийских женских божеств). В самой форме молитвы не содержится смыслового значения; можно различить лишь начинающее молитву ом дара (ом дере) и санскритскую завершающую формулу svaha.
35. Яд шулмусихи и сила Бургана
(Шулмунунг хораны бурганнынг гужу)
Записано на магнитофонную ленту от 36-летнего столяра и плотника кооператива С. Хорлу 5 сентября 1966 г. в центре сомона Цэнгэл.
Нем.: Taube, 1977. с. 35.
Ср. TCV 112.
Распространение: тофалар.: (1) Шерхунаев, с. 272; кирг.: (2) КиргНС, с. 34; каз.: (3, 4) КазНС 1979, с. 123 и 106; тибетск.: (5, 6) Tib. М. I, с. 174 и 168; (7) Tib. М. IV. с. 26; дунг.: (8) ДунгНС № 17.
