— Чтобы успокоить вас, замечу что разведка Ватикана — одна из самых древних и эффективных в мире. Слишком много агентов в сутанах, слишком много исповедей им приходится выслушивать.

— И, тем не менее: разведка Святого Престола!.. Тогда это не Святой Престол, а настоящее окопное… пардон.

— Так и будет доложено самому Пию XII, — изобразив послушническую мину на лице, заверил его Родль голосом боголюбивого монаха.

— Зря вы острите, гауптштурмфюрер. Лучше бы позаботились о том, чтобы меня как можно реже преследовали.

— Благоразумная просьба, которая, однако, налагает некоторые обязанности и лично на вас, оберштурмбаннфюрер. То есть требует внимательности и крайней осмотрительности, а ещё — постоянной связи с людьми, которые будут приставлены для контактов с вами, умения молчать и оставаться преданным той команде, к которой принадлежите. Я ничего не упустил, барон фон Шмидт?

— И если я соглашусь на эти условия, то?..

— Полной гарантии не даст даже Господь. Но поверьте, что заступничество со стороны Скорцени и его людей — вот в чём ваше спасение. Сам тот факт, что ваше имя станут связывать с именем «человека Скорцени», уже многих будет охлаждать.

— Что неоспоримо.

— Другое дело, что к этому заступничеству ещё нужно будет прийти, его еще нужно заслужить.

«А ведь тебя уже вербуют, — сказал себе Шмидт. — Открыто и нагло вербуют. Хотя Родль прав: если уж кто-то и способен взять тебя в этом предразгромном бедламе под своё крыло, так это Скорцени — со своими легионами диверсантов и тайных агентов».

Бургдорф подошёл к шкафчику, взял бутылку коньяку, но, прежде чем наполнить рюмочки, обратил внимание, что коньяк той же марки, какой он пил в кабинете Роммеля. Коньяк причастия перед ампулой с цианистым калием.

— Наливайте, генерал Бургдорф, наливайте! — иронично подбодрила его хозяйка квартиры. — И мне тоже. Не так уж часто выпадало нам пить вдвоём.

— Поскольку вы слишком рано и поспешно исчезали в своей вдовьей спальне, а я слишком подолгу пропадал то в «Вервольфе», то в «Вольфшанце», то еще чёрт знает где.

Альбина взяла свою рюмку, залпом, по-мужски, выпила и вновь подставила, чтобы её наполнили.

Бургдорф исполнил её желание, но поведение женщины от этого не прояснилось. «Мне ведь не Роммеля жаль. Мне искренне жаль вас!». Ничего более оскорбительного за всю эту войну генералу слышать не приходилось.

— В юности я была влюблена в кадета военного училища, который самозабвенно мечтал стать прославленным генералом. Кумирами его были Ганнибал, Македонский, а также всякие там германские полководцы. Так вот, этот кадет настолько уверовал в свой военный гений, что позволял себе с одинаковым неуважением отзываться о Наполеоне и Веллингтоне, не говоря уже о Кутузове.

— Хотелось бы знать имя этого вашего кадета-избранника, — подбодрил её Бургдорф. — Неужели этим счастливчиком-кадетом оказался Роммель?

— К сожалению, нет. Этот несостоявшийся воитель случайно утонул в Рейне за месяц до присвоения ему офицерского чина.

Бургдорф опустошил свою рюмку и так, с бутылкой и рюмкой в руках, прошёлся по комнате.

— Судьбу осуждать бессмысленно. Её можно лишь покорно воспринимать да иногда сокрушаться… по поводу безжалостности своей судьбы.

— Но это лишь часть моей военно-свадебной саги, — неожиданно возобновила свой рассказ Альбина Крайдер. — Со временем за мной начал усиленно ухаживать некий полковник, успевший к тому времени получить должность, именуемую «генеральской». Он порывался прослыть завоевателем Франции, но погиб, пройдя со своей дивизией всего лишь два километра её территории.

— Всё, что можно было сказать о подобной судьбе, я уже сказал, — развёл руками с бутылкой и рюмкой Бургдорф. — Жаловаться на судьбу можно только самой судьбе. А это, увы, бессмысленно.

— Но я всё же вышла замуж за офицера, которому было откровенно наплевать на то, дослужится он до каких-либо чинов или нет. Он был достаточно богат, чтобы всю жизнь оставаться подполковником, и достаточно ленив, чтобы предполагать, что кроме офицерского чина существуют еще и такие понятия, как самолюбие, цель жизни, слава, величие…

— Но к тому времени сами вы уже были заражены бациллой генеральства, поражающей многих офицерских жен.

— Не считайте себя провидцем, наш генерал Бургдорф. Можно подумать, что так уж трудно догадаться, какой неизлечимой «генеральшей» я прослыла к тому времени. Но даже вы не способны понять, сколько усилий мне пришлось приложить, чтобы этот богатый бездельник, оставивший мне — что правда, то правда — целое состояние, в том числе и этот прекрасный особняк, дослужился до генерал- майора. Скольких друзей и знакомых мне пришлось срочно приобрести, скольким высокородным генеральшам подсунуть молодых любовников из полка моего мужа, в обмен на то, что они замолвят перед своими рогоносцами-мужьями слово о подполковнике, а затем и полковнике Крайдере. И не только перед мужьями, но и перед прежними, некстати состарившимися любовниками. Да и самой иногда приходилось ложиться под них — чего уж тут…

— Успокойтесь, фрау Крайдер. Эта история мне давно известна. Да и ваш «двухнедельный генерал» не стоит столь мучительных откровений.

— Стоят ли наши откровения нас самих — вот что меня теперь интересует куда больше. — Альбина поднялась и решительно направилась к двери. — Может случиться так, что этой ночью я вдруг забуду закрыть свою спальню, — бросила она уже из-за двери. — Как говорится, воля случая.

Ещё через несколько минут Родль доставил оберштурмбаннфюрера фон Шмидта на одну из конспиративных квартир диверсионной службы СД.

Лестница чёрного хода в старинном особняке, едва заметная узкая дверь, мимо которой можно было трижды пройти, не заметив; две небольшие комнатушки, из одной из них замаскированный ход вёл на чердак… Всё в этой квартире представало серым и неприметным. Однако озарял её своим присутствием золотоволосый гигант с четко очерченным эллинским лицом, плечами циркового борца и могучими ручищами, которые, встав посреди гостиной во весь свой рост, властно положил на грани офицерского ремня.

— Какое знакомое изваяние! — не мог сдержать своего восхищения барон фон Шмидт, опытным глазом бывшего боксёра оценив мощь и красоту телосложения представшего перед ним полковника вермахта. Нет, Шмидт и в самом деле мысленно признался себе, что никогда не видел красавца, равного этому мужчине.

— Насколько мне известно, с оберстом Курбатовым вы, барон, уже знакомы, — тоном дворецкого произнёс Родль.

— Имел честь. — Сняв фуражку, поскольку оберст стоял посреди комнаты без головного убора, Шмидт приветствовал русского диверсанта весьма неуклюжим кивком массивной, заметно суженной к темени головы. — Рад видеть, господин оберст.

— Корсиканские корсары Роммеля вновь сходятся под пиратскими парусами, — сдержанно улыбнулся Курбатов.