за столом рядом с Марией-Викторией. — Вы помогли одному из партизан?

— Из раненых… партизан, — уточнил Матье.

Высокий, невообразимо худой, в изорванной одежде полувоенного образца, он напоминал то ли Робинзона, то ли изловленного в горах и представшего перед военно-полевым судом дезертира.

— И в чём же заключалась ваша помощь?

Матье устало взглянул на обер-диверсанта и столь же устало пожал плечами.

— Мой рассказ будет короче, чем вы предполагаете, — при каждом слове копьеподобный кадык француза упрямо прорезал тощую морщинистую кожу. Казалось, ещё одно движение — и она не выдержит, разойдется, словно под ударом ножа. — Я вытащил партизана из кювета, протащил метров двести, чтобы оба мы оказались вне зоны огня, и там перевязал. А затем тащил, а временами нес на себе, еще более часа, пока не наткнулся на какую-то горную хижину в которой обитает старуха. Там и оставил его.

— Вы говорите об этом с такой откровенностью, словно не понимаете, что вас ждет за эти старания по законам военного времени! — молвил Умбарт, грохнув кулаком по столу. — Пока мы здесь сражались с партизанами, вы спасали одного из партизан. Это разве не предательство?

— Прощаясь, партизан сообщил, что дома у него хранится около двухсот литров вина, — невозмутимо продолжил свой рассказ Матье. — Он спрятал его в тайном погребе, чтобы спасти от солдат. Как только кончится война, он приглашает всех нас, уцелевших в ней участников нынешнего боя, к себе, на это вино.

— Вы что, бредите, мсье предатель?! — не удержался Скорцени.

— Нет, партизан тем более не бредил. Кстати, фамилия его Массино. Антонио Массино. Деревню он тоже назвал. Полагаю, что у нас появился еще один послевоенный союзник, а главное, еще один дом, в котором в трудные минуты нас могут приютить. Кажется, я ответил на все ваши вопросы, господа? А теперь, если вы, синьора княгиня, не возражаете, я присяду за стол и выпью бокал-второй вашего вина. К тому же я страшно изголодался.

Штурмбаннфюреры угрюмо переглянулись. Больше всего их удручало даже не то, сколь независимо ведёт себя этот французишка, а то, что, в конечном итоге, он прав. Сама логика развития событий, житейская мудрость — на его стороне.

— Стоит ли так торопиться к столу, мсье? — побагровел Умбарт, угрожающе приподнимаясь и хватаясь за пистолет. Перед ним был француз, что само по себе вызывающе, поскольку он терпеть не мог французов, эту нацию предателей. Тем более, этот француз оказался пособником партизан.

— Остановитесь, штурмбаннфюрер, — медленно, с достоинством поднялась княгиня. — Никто не дал вам право стрелять здесь, тем более — в моих охранников.

— Я остановлюсь. Но мои солдаты сейчас угостят вашего француза такой порцией свинца, что он не сумеет запить его даже двумястами литрами партизанского вина. Эй, шарфюрер Шоргер!

Появился высокого роста широкоплечий детина, с огромным «гениальным» лбом и длинными, гориллоподобными руками, свисающими ниже колен. Глядя на этого человека, можно было предположить, что появился он на свет в результате скрещивания одного из классических европейских интеллектуалов с гориллой. Причем продукт оказался с преобладающими признаками гориллы.

— Что?! — зычным басом прорычало это существо, уставившись на Умбарта из-под широких надбровных дуг. — Армейский этикет оказался ему явно не под силу.

— Ты видишь этого француза?

— Вижу. Это приказ?

— Вы прекрасно сражались, шарфюрер Шоргер, — попыталась перехватить инициативу княгиня. — Как и этот француз. Вам полагается наградной бокал вина.

Морской Пехотинец мгновенно наполнил один из пустующих бокалов и поднёс его мутанту в форме СС. Пока тот был занят напитком, Шеридан, прихрамывая, подошел к Матье, взял его за предплечье и подтолкнул к двери.

— Я помогу этому мсье привести себя в порядок.

— Отведите этого господина в дозорную башню, — согласилась княгиня. — И стреляйте в каждого, кто попытается арестовать его. В каждого!

— Прежде чем оставить столь достойную компанию, — задержался Матье, — хотел бы сказать о том, что на самом деле заставило меня сохранить жизнь этому раненому гарибальдийцу.

— Вот это уже интересно. Говори, — приказал Скорцени.

— Этот винодел слышал, как перед выступлением в рейд командир его отряда беседовал с полковником Валерио. Тот приказывал как можно больше обитателей виллы взять живыми и говорил о каких-то несметных сокровищах, которые затоплены где-то здесь, неподалеку, по приказу фельдмаршала Роммеля. Так вот, партизан-винодел интересовался, знаю ли я об этих фельдмаршальских бочонках с золотом, и предлагал после войны вместе заняться их поисками.

Скорцени и княгиня многозначительно переглянулись: «Значит, к охоте за золотом Роммеля уже подключились и партизаны, — прочитывалось в этих взглядах, — что еще больше усложнит нам жизнь!».

— Это всё разговоры, — произнесла Сардони. — Мы сами хотели бы знать, существует ли подобный клад на самом деле, где он затоплен или на каком побережье зарыт?

На веранде возникло неловкое молчание, наподобие того, что воцаряется, когда мужчинам становится ясно: они злоупотребили гостеприимством хозяйки.

— Можете не сомневаться, что я в точности выполню приказ княгини, — нарушил его сержант, на ходу врезаясь плечом в плечо Шоргера. Разговоры о сокровищах его не интересовали, он спешил обезопасить Матье. Несмотря на ранение морского пехотинца, толчок у него получился настолько сильным, что на ногах эсэсовец устоял только потому, что привалился спиной к дверному косяку.

— Вы всё поняли, синьор Умбарт? — обратилась Мария-Виктория к командиру батальона корсиканцев, когда оба «орнезийца» ушли. — Я не позволю вам осмысливать то, что происходит сейчас на территории виллы, категориями проигранной рейхом идиотской войны. Собравшиеся здесь люди разных национальностей начинают жить по законам послевоенного времени, когда о былой вражде уже забыто, а в качестве союзника рассматривается каждый, кто отстаивает ценности белой расы как таковой и кто пытается искоренить раковую опухоль коммунизма.

— Вы неподражаемо прекрасны, княгиня, — болезненно поморщился Умбарт, движением руки выпроваживая Шоргера. — Но о чем вы говорите? Кто здесь может выступать против святынь европейской цивилизации? — осмотрел он присутствующих с таким воинственным видом, словно в самом деле намеревался схватиться за пистолет.

Спустя несколько минут после самоубийства фельдмаршала его тело было доставлено генералами в военный госпиталь в Ульме.

— Кто это?! — ужаснулся еще относительно молодой врач с бородкой-эспаньолкой, увидев на носилках человека в фельдмаршальском мундире.

— Слава и бесславие Германии, — твёрдо ответил Бургдорф.

Врач непонимающе уставился на него.

— Но всё же, кто это, господин генерал?

— Каков ваш военный чин, доктор?

— Оберштурмфюрер СС.

— Так вы еще и офицер СС? Тем лучше для нашего дела. Я — генерал Бургдорф, личный адъютант фюрера.

— Хайль Гитлер! — вскинул руку в приветствии хирург-эсэсовец.

— А на этих носилках лежит Роммель. Мёртвый… Роммель.

— Сам фельдмаршал Роммель?! В нашем госпитале? Не может такого быть!

— Вот именно: быть такого не может. Поэтому вы никогда его здесь не видели, — угрожающе