Они встретились взглядами и вновь почувствовали, что являются единомышленниками.

— Вы правы, господин фельдмаршал: рейх без фюрера невозможен. И никто из африканских легионеров не усомнится в том, что этим фюрером должен стать «герой Африки», фельдмаршал Роммель.

— А вот этого вслух не произносить! — налилось суровостью худощавое, аристократически бледное лицо Лиса Пустыни. — Пока… не произносить.

Особая разведывательно-диверсионная школа «Гладиатор» располагалась в мрачном старинном особняке., на одном из склонов поросшей кустарником котловины. Внешне она напоминала затерянный в горах монастырь, отрекающийся от мира с такой же фанатичностью, как и мир — от него. Это сравнение вполне могло бы соответствовать действительности, если бы только согласиться с тем, что безбожную науку диверсий и террора здесь постигают последние из монахов-крестоносцев, готовые в обмен на Гроб Господний, подарить тому же Господу миллион новых гробов.

Скорцени удалось провести в «Гладиаторе» всего двое суток, но их оказалось вполне достаточно, чтобы познакомиться почти с каждым из тридцати «гладиаторов», на которых Муссолини рассчитывал как на будущий костяк разведки и службы безопасности Итальянской фашистской республики.

— Понимаю, что «Гладиатор» вряд ли способен конкурировать с нашими Фридентальскими курсами… — молвил начальник школы — гауптштурмфюрер Зонбах, явно смущенный слишком пристальным вниманием к своему заведению самого обер-диверсанта рейха.

— Вот именно: с «нашими» Фридентальскими, гауптштурмфюрер, — подчеркнул Скорцени то единственно существенное, что могло представлять хоть какой-то интерес в их дальнейшей беседе. — И дело не только в том, что мне хотелось бы пересадить в «Гладиатор» кое-какие традиции и методы обучения. Я не самолюбив, методы могут быть иными, а местные традиции интересуют меня так же мало, как и тонкости местного фольклора. Но принципиально важно, чтобы здесь витал тот же дух, а перед курсантами ставились те же цели, что и перед курсантами Фриденталя.

— В этом, господин Скорцени, можете не сомневаться. В чем угодно, только не в этом.

Начальник школы Питер Зонбах происходил из тех же итальянских германцев, из которых происходили остальные семь преподавателей и большинство курсантов «Гладиатора». Пусть даже некоторые из них приобрели такие же италоподобные фамилии, как у самого Скорцени. В столь изощренном подборе претендентов обер-диверсант рейха склонен был видеть главную заслугу Зонбаха, который и сам в недалёком прошлом числился курсантом Фриденталя.

В дни пребывания в «Гладиаторе» начальника отдела диверсий РСХА гауптштурмфюрер Зонбах держался довольно напряжённо. В общем-то, в этом не было ничего удивительного, если учесть, что Скорцени явился первым «высоким чином из Берлина», посетившим его «Институт девственниц- кармелиток», как порой называли свою школу сами курсанты. Тем более что этим чином оказался прославленный похититель Муссолини. Вот почему шеф «Гладиатора» воспринял появление обер- диверсанта как основательную инспекцию, хотя штурмбаннфюрер сразу же заверил, что визит частный, ознакомительный, и Зонбах вполне может считать его, «личного гостя Муссолини», еще и своим личным гостем.

— Муссолини и его людей не смущает, что в школе оказалось слишком мало итальянцев?

— Германцам он доверяет куда больше. Особенно это стало заметно после взятия нами «Кампо Императоре» на Абруццо.[2] Да, коль уж речь зашла о сомнениях… У вас возникли какие-то принципиальные замечания по поводу обучения в школе? Всех инструкторов удивило, что вы так и не высказали ни одного серьезного замечания.

Скорцени многозначительно улыбнулся. Он давно догадался, что именно не даёт покоя Зонбаху.

— Какие могут быть принципиальные замечания у личного гостя Муссолини, прибывшего в «Гладиатор» как на экскурсию?!

— У профессионала такого класса — и нет замечаний? В такое невозможно поверить.

— … Кроме, разве что, двух, — не дал ему договорить Скорцени. — Первое: вы слишком уж рьяно нацеливаете своих диверсантов на борьбу с англо-американцами. Создается впечатление, что собираетесь использовать их ещё в нынешней войне.

Розовощёкий, коренастый Зонбах по-горильи дотопал до изгиба тропы, ведущей от здания школы к небольшому полигону, и непонимающе уставился на штурмбаннфюрера.

— Но мы исходим из того, что на нашем театре военных действий русские уже вряд ли появятся, поэтому наш естественный противник — войска союзников.

— Бросьте, Зонбах: «на театре»!.. На этом «театре» уже давно пора опускать занавес. За кулисами его готовятся к выходу новые актеры. Нетрудно предположить, что те страны — Венгрия, Румыния, Словакия, которые еще недавно числились в надёжных союзниках, очень скоро станут врагами. Присоедините к ним Японию, некоторые страны Африки и Латинской Америки, на диверсионно- театральных подмостках которых тоже немало толковых исполнителей.

— Простите, штурмбаннфюрер, но что-то мне трудновато понять вас. Нет никаких оснований считать, что даже в случае нашего поражения англо-американцы позволят русским укорениться в названных вами странах и регионах. К тому же война все еще продолжается.

— Неоспоримый факт. Но мы с вами уже должны готовиться к миру. Запомните, Зонбах, настоящая работа для диверсанта появляется не тогда, когда гремят орудия, ибо, когда они уже гремят, мы с вами оказываемся на вторых ролях. Всё внимание приковывает к себе стадная окопная массовка.

— «Стадная окопная массовка». Прекрасно сказано. Но тогда возникает вопрос: кто хозяин? Кто платит, и кому служим? Вечный гамлетовский вопрос всякой спецслужбы.

— Была бы идея и соответственно подготовленные носители её, а хозяин всегда найдётся. Сейчас нужны люди, которые бы стали носителями нашего опыта и наших идей.

— То есть я так понимаю, что наши «послевоенные идеи» предполагают некие нюансы, исповедовать которые следует уже сейчас?

— Вы тонко уловили суть, Зонбах. Не сунемся же мы в послевоенную Европу с газовыми камерами, концлагерями и маниакальной идеей поголовного истребления всех евреев, где бы они ни обитали? То есть со всем тем, что и сейчас уже в Европе попросту отказываются воспринимать. Даже если это касается всеми нелюбимых цыган, хотя я вполне согласен с фюрером, что — словом, вы помните…

— Фюрер убежден, что истребление цыган — это не преступление, а санитарная чистка общества. Уверен: так считает не только он.

В ответ Зонбах прокряхтел нечто невнятное, однако сделал это с таким воинственным видом, словно при упоминании о цыганах задели его самые сокровенные чувства.

На одном из изгибов тропы образовалась небольшая поляна, на которой стояли будка охранника и шлагбаум. Пост этот был тренировочным, на нём курсантов обучали снимать часовых, подкрадываться то по устланной листьями тропе, то по осыпи склона, или же перебегая от дерева к дереву.

Любой из этих подходов к часовому был не из простых. Как непросто снять часового и в реальной жизни. Однако удручало Скорцени не то, что курсанты шли на демонстративно зевающего часового, как слоны на водопой, а что само обучение их было поставлено слишком уж традиционно и состояло из азбучных приёмов, на которых обычно стряпали всякого полкового разведчика.

— Что-то не так? — уловил его настроение гауптштурмфюрер, останавливаясь неподалеку от шлагбаума.

— У вас почта отсутствует психологическая обработка «гладиаторов», Зонбах. В лучшем случае вы натаскиваете их для выполнения каких-то конкретных заданий, морально подготавливая к тому, что в случае неудачи им придётся вкусить райского зелья, именуемого ампулой, наполненной цианистым калием. И дело даже не в том, что желающих прислушаться к подобному совету найдется слишком мало. Пришло время готовить супердиверсантов, способных сражаться против всех, выживать при любых обстоятельствах, разить врага всеми доступными средствами даже после того, когда они окажутся без