взор на фельдмаршала. Могло показаться, что он вот-вот скажет: «Тогда какого чёрта мы стоим здесь, время тратим? На Тропу Самоубийц!». Однако вместо этого генерал благодушно поинтересовался:

— Сами вы не пытались? Тропа не манила?

Фельдмаршал остановился и, запрокинув голову, попытался рассмотреть медленно погружающуюся в сумерки вершину горы.

— Манила. Но только тропа, а не смерть. Убить себя, Бургдорф, ничуть не проще, чем убить кого-то, если, конечно, ты не в окопе, где со своей совестью мы разбираемся значительно проще.

— Не спорю: на фронте, в бою, всё действительно проще. Тропа Самоубийц, да к тому же в такой идиллической местности! Кто бы мог предположить?! Ну да хватит предаваться воспоминаниям, у нас мало времени.

Как только они вновь сели в «мерседес», сзади, из-за холма, появился бронетранспортер с эмблемой какого-то эсэсовского полка на борту. За ним еще один. Причем передний остановился настолько близко, что едва не протаранил задок их машины.

Роммель, которого на сей раз Бургдорф усадил рядом с собой, на заднее сиденье, удивленно оглянулся, однако, наткнувшись на холодный, словно бы уже остекленевший взгляд адъютанта фюрера, так и не решился спросить, что бы это могло значить. Впрочем, Бургдорф и не стал дожидаться вопроса.

— Машины сопровождения, — бросил он. И тотчас же приказал водителю: — Вперед, к шоссе!

Проснулся полковник Курбатов на склоне холма, когда солнце поднялось уже настолько высоко, что начало припекать лицо и слепить полуоткрытые глаза.

Еще какое-то время он царственно возлежал посреди небольшого, напоенного запахами цветов луга, распластавшись между двумя кустами жасмина, в идеальном ложе странника и идеальной могиле воина.

Едва придя в себя, полковник заметил, что где-то далеко впереди розоватая лазурь неба сливается с разреженной белесой синевой воды, но, лишь приподнявшись на локте, понял, что прямо перед ним открывается морская бухта.

«Черт возьми, неужели и в самом деле море?» Часть его, окаймленная гористыми берегами, представляла собой удивительно красивую, тихую бухту, в чаще которой виднелось несколько построек, а между ними и поросшими соснами скалистым островком, словно бы высеченная из синевы горизонта и окрашенная белой пеной прибоя, красовалась величественная яхта.

Еще чуть-чуть приподнявшись и опираясь руками о гряду каменной осыпи, Курбатов почти изумленно осмотрел лепестком открывавшуюся посреди залива белую, с красной черепичной крышей трехэтажную виллу, прячущуюся в глубине изумрудной долины, и только теперь с трудом начал припоминать, где они и почему он лежит здесь, посреди горного луга. Он, человек, прошедший от Маньчжурии до Италии, безо всякого преувеличения исходивший полмира… море видел впервые в жизни. Так уж сложилось: попадались реки, озера, но море… море ему не встречалось.

— Господин полковник! Вы ранены, господин полковник! — вдруг услышал он позади себя немецкую речь. — Мы повсюду ищем вас!

Курбатов резко оглянулся и замер: в трех шагах от него, на небольшом пригорке, завалившись спиной на куст, покоилось тело какого-то человека в немецком галифе и в изодранном гражданском пиджаке. Брюшина его была разорвана взрывом, а винтовочный ремень всё еще зависал на конвульсивно согнутой руке. Чуть правее и ниже по склону, уткнувшись лицом в траву, лежал еще один партизан, очевидно, погибший от осколков той же гранаты.

Поднимаясь на ноги, Курбатов видел, как, охватывая его полукольцом, по склону продвигались отличавшиеся своими мундирами курсанты разведшколы и егеря, между которыми чернело и несколько эсэсовских кителей.

— Вы на кого это ведете свое воинство, штурмбаннфюрер?! — узнал он между ними комбата корсиканцев. И даже оглянулся, уж не ощетинился ли позади него штыками взвод партизан.

— Прежде всего, нужно было найти вас, господин полковник. Мы уж подумали, что…

— Это не война, полковник, это великосветское дерь-рьмо! — огласил предгорные склоны оберштурмбаннфюрер Шмидт, двигаясь чуть позади цепи. — Вы так рванулись в атаку, так рас-швырялись гранатами и врезались в группу партизан, что мы уж решили было, что партизаны убили вас или прихватили с собой.

— Слишком тяжелая ноша, — проворчал Курбатов и, переведя взгляд чуть левее, увидел в лощинке еще двоих партизан. Но этих он помнил: одному из них в рукопашной схватке он проломил автоматом череп, другого сбил с ног и, пока тот поднимался, почти мгновенно задушил. Был еще третий, вслед которому он швырнул нож, и был уверен, что попал. Однако тела его поблизости не оказалось. — Я действительно сдуру рванулся в самую их гущу, это так, но что-то не припоминаю, чтобы кто-то из вас, прохиндеев архиерейских, поддержал меня.

— В этом просто не было необходимости, князь, — рассмеялся Умбарт. Он больше всех радовался тому, что Курбатов отыскался живой и невредимый. — Такой рукопашной партизаны за всю жизнь свою не видели. Мы даже стрелять не могли, поскольку вы разметали этих бродяг, протаранили их гурьбу, а потом исчезли за возвышенностью.

— Не старайтесь, всё равно не оправдаетесь, вояки хреновы! — проговорил полковник по- русски.

Но по существу Умбарт был прав: тогда он действительно рассвирепел. Еще вчера утром в предгорьях по ту сторону хребта они наткнулись на партизанскую засаду. Потерь в его отряде не было, поскольку засаду вовремя обнаружило боковое охранение гладиаторов, но колонну пришлось отвести под прикрытие скал и потом несколько часов выкуривать гарибальдийцев из кустарников и ущелий. Уже тогда партизаны поняли, что в этот раз они столкнулись не с обычным армейским подразделением и не с трусливыми гвардейцами Муссолини.

Прорвавшись к миниатюрному городку, Курбатов обнаружил, что небольшой отряд партизан блокирует в городской ратуше десятка два верных дуче солдат и полицейских. Горные бродяги ожидали, что блокированные вот-вот выйдут и сдадутся, а потому, постреливая и попивая вино, не заметили, что в обоймах у них осталось по два-три патрона. Оцепив городок, Курбатов переловил всех уцелевших партизан и, пристыдив осажденных за их трусливое сидение за стенами, отдал им красных на растерзание. После казни он включил солдат и полицейских в свой отряд и в авангарде, как штрафбатовцев, погнал к перевалу.

Узнав, что целью колонны является вилла «Орнезия», лейтенант карабинеров пытался убедить Курбатова, что туда ей не пройти: все окрестные горы забиты партизанами, здесь, неподалеку, сразу две их базы. Однако Курбатова это не остановило. Он заставил Умбарта связаться по рации со своими корсиканцами и двумя отрядами двинуть их на оба партизанских лагеря. А сам разделил отряд на три группы, в каждую из которых, наряду с гладиаторами, были включены егеря, полицейские и итальянские солдаты, и сумел пробиться с ними к пологой вершине хребта. Там отряды разделились на более мелкие группы и, по классическим канонам диверсионной науки, начали снимать посты, нападать на заслоны, создавая при этом видимость полного окружения.

Партизанам не осталось ничего иного, как отходить на северо-запад, по гребню и горным лугам. Их отход продолжался весь вечер и всю ночь, и все это время гладиаторы и корсиканцы теснили их, сбрасывали в ущелья, огнеметами выжигали по альпийским лугам и пещерам.

— Я первый заметил вас в бинокль, — объяснил Шмидт Курбатову, — и решил, что вы погибли или, по крайней мере, тяжело ранены. Но вы, судя по всему, попросту спали!

— Зато теперь выгляжу намного бодрее, нежели любой из вас, валящихся с ног.

— Но уснуть во время боя, посреди трупов! — изумился Умбарт, которому так никогда и не пришлось побывать даже поблизости от передовой. — Такого попросту не может быть!

— Мне тоже когда-то так казалось, — благодушно возразил Курбатов.