— Только поэтому предпочла бы, чтобы вы ушли из жизни армейским генералом, а не имперским палачом. Лучше уж самому достойно уйти от пули пли яда, чем представать перед германским народом каким-то там «вестником смерти». Что вы так смотрите на меня, генерал Бургдорф? Не смейте называть это жестокостью.

— В мыслях ничего подобного не было, фрау Крайдер. Это уже не жестокость, это мудрость.

Они вышли из здания и ступили на аллею, ведущую к курсантской казарме Фридентальских диверсионных курсов, чуть в стороне от которой, за холмистой частью парка, начинался небольшой учебный полигон. Две шеренга могучих клёнов выстроились по обе стороны её, как молчаливые воины охраны. В зеркале небольшого озерца скупо отражалась синяя туча, очертаниями своими напоминавшая обрубленный с носа парусник, с рухнувшей на корму мачтой. А чуть дальше — учебные вышки охраны, учебные блиндажи, к которым следовало подкрадываться, чтобы затем, без единого выстрела, уничтожать всех их обитателей; учебный «железнодорожный переезд» и шлагбаум на «шоссейной дороге»…

Словом, весь тот набор реальной фронтовой жизни, который всем курсантам, уже имевшим за спиной годы горького окопного опыта, приходилось осваивать заново с помощью ножа, мины, удавки, а главное, звериного оскала сражающегося не на жизнь, а насмерть диверсанта.

На полигоне Скорцени и полковнику Курбатову представили только вчера сформированный отряд коммандос-славян, состоявший в основном из успевших зарекомендовать себя в зондер-командах и карательных полицейских ротах: русских, украинцев, поляков и белорусов, а также из хорватов и сербов, в своё время сражавшихся в рядах четников и усташей. Кроме того, среди курсантов нетрудно было обнаружить проходивших здесь специальную подготовку словенцев, болгар, чехов, словаков, боснийцев, македонцев и черногорцев, причём для многих из них это уже была вторая, а то и третья диверсионная школа.

Курбатов молча обходил их строй, внимательно всматриваясь в лицо каждого из новоиспеченных «фридентальцев», словно пытался признать в них хотя бы одного из бойцов своей группы 'Маньчжурских легионеров». Что толкнуло их всех на диверсионную трону? И есть ли среди них хотя бы один диверсант не по воле случая, а по призванию?

— Кто из вас уже успел понять, что оказался в этой школе случайно? — не удержался он, завершив осмотр и встав рядом со Скордени. — Есть среди вас такие? — повторил он свой вопрос по-немецки.

— В этом строю стоят воины, готовые сражаться за свою Родину, — ответил офицер из хорватского отделения. — Каждый — за свою Родину. Независимо от того, будут они подготовлены в этой школе или вообще нигде не подготовлены.

Услышав этот ответ, Скорцени едва заметно улыбнулся и приказал командиру роты оберштурмфюреру СС увести курсантов на полигон, чтобы начать тренировки.

— Хотя нужно учесть: эти люди решились на подготовку во Фридентале, уже понимая, что война вот-вот закончится, — как бы излил вслух свои сомнения полковник Курбатов.

— Поэтому-то зря вы и смотрели на них с такой сочувственной обречённостью, — ответил Скорцени, провожая взглядом уходящую роту. — Знаете, чем отличается этот славянский легион коммандос от всех остальных, проходивших здесь подготовку со дня открытия этих «Курсов особого назначения»?

— Интересно будет узнать.

— Это уже не те, надёрганные по лагерным баракам уголовники, которым одинаково нечего терять, что по ту, что по эту сторону фронта. Не те растерявшиеся, струсившие, поддавшиеся на агитацию вербовщиков — с одной-единственной мыслью: «Главное — вырваться из лагеря военнопленных или из концлагеря, а там видно будет!..».

— Уверены, что таковых здесь нет?

— Во всяком случае, крайне мало. И не они определяют характер легиона.

— Тогда кто они, эти люди?

— Только что вы видели перед собой будущую элиту славянских народов. Здесь все как один — из аристократических или, по крайней мере, интеллигентных семей. Это проверено. Кроме диверсионных азов они будут изучать светские манеры, умение вальсировать, со светской непринуждённостью вести беседу с иностранными дипломатами и женами отечественных министров.

Курбатов невольно оглянулся на отдаляющийся строй коммандос. Будущая славянская элита шла, не держа ни шага, ни строя, переговариваясь и даже не пытаясь сохранять аристократическую осанку.

— Вы правы, полковник, — прочёл его мысли Скорцени. — Пока что эти «коршуны Фриденталя» мало напоминают офицеров-аристократов. Но при желании инструкторов и самих курсантов всё это: и осанку, и умение сохранять строй, как и умение держать слово офицера, — можно привить, воспитать, возродить. Среди прочего каждый день они будут просматривать специальные фильмы, которые способны настраивать на восприятие воинской выправки у офицеров русской, имеется в виду царской и белогвардейской, армий, а также у офицеров прусской и других воинских школ, которые помогают усваивать и манеры лондонских аристократов, и жертвенность служения Родине и сюзерену, характерную для японских самураев.

— Сам с удовольствием просмотрю эти фильмы, поскольку во время диверсионного рейда по тылам красных, признаться, основательно одичал.

— Вам тоже будет предоставлена такая возможность. Кстати, здесь, в стенах Фриденталя, я запретил какую-либо пропаганду расовой и национальной исключительности.

— Несмотря на то, что все они по убеждениям своим — закоренелые националисты?!

— Просто я решил, что мы должны приучать этих людей любить свою нацию, не презирая все остальные.

— Даже не презирая еврейскую и цыганскую нации?! — коварно поинтересовался Курбатов у Скорцени уже как у офицера СС.

— Не будем останавливаться на частностях, — спокойно предложил штурмбаннфюрер. — Главное, что курсант этого славянского легиона не должен выходить из Фриденталя с мыслью о том, что ему не повезло, что он родился словенцем или хорватом, а не германцем или шведом.

— Божественная мысль.

— Вернувшись в свои родные края, эти люди должны не просто стать надёжными резидентами, но и создавать вокруг себя новую элиту, мыслящую общеевропейскими, мировыми категориями. Суть новой идеологии, которую мы с вами, князь Курбатов, должны отныне исповедовать, заключается в том, что нет господствующих наций. Иное дело, что в каждой нации есть духовная, творческая, армейская и экономическая элита, которая постепенно должна прийти к власти и в каждой отдельной европейской стране, и в целом в Европе, а затем, возможно, и во всём мире. Только эта элита, движимая общими идеями сотворения нового европейского порядка, со временем сумеет объединить всю Европу. Причём сделает это на основе законов и традиций, близких к законам и традициям Спарты.

— Тут уже просматриваются постулаты новой идеологии.

— Обновлённой, скажем так. Армии, которые они будут формировать, тоже станут основываться на традициях Спарты, Древнего Рима и самурайского Востока. А воспитание молодёжи будет построено на идеалах и принципах воспитания воинов СС, с поправкой, как я уже сказал, на некоторые идеологические особенности. Именно воин СС станет тем образцом, тем идолом, Которому будет поклоняться всякий настоящий мужчина. Вы способны поверить в такой поворот «шарнира истории», как любит выражаться фюрер?

— Хочется верить, — не без колебания молвил князь. — Иное дело — насколько подобный подход реалистичен. Не исключено, что у каждой нации возникнет или же возродится своя разновидность идола для подражания: у русских — это офицеры Белой гвардии, у югославов — каста четников и усташей, у украинцев — элитные отряды казаков.

— На каком-то этапе — да, могут появиться национальные разновидности, — не стал вступать с полемику с ним Скорцени. — Как переходная ветвь сотворения воина новой формации это вполне допустимо. Круг новой элиты с каждым годом будет расширяться, а физический, интеллектуальный и