удивился, что, услышав о появлении дневников Канариса, тот разразился бранной речью и по поводу адмирала-предателя, и по поводу «всей той продажной своры, которая в эти трудные дни окружает» его.

— Этот народ недостоин победы, Мюллер! — орал он в трубку. — Он недостоин того жизненного пространства, которое я пытался для него завоевать, и той воинской славы, к которой я в течение стольких лет безуспешно вел его! Кто меня предает, Мюллер? Солдаты?! Нет, солдаты сражаются на фронтах. Но здесь, в тылу, их и меня предают такие, как Штауффенберг, Фромм, Бек, Витцлебен, Остер и, наконец, Канарис! Да, и Канарис — тоже! — воскликнул фюрер с таким пафосом, словно это он, причем только что, сумел изобличить шефа абвера.

«После такой истерики на Остере и Канарисе можно поставить крест, — понял Мюллер. — Гитлер не только не освободит их, но и не оставит в живых».

— Так вы все же намерены ознакомиться с этими дневниками, мой фюрер? — как можно спокойнее, будничнее поинтересовался Генрих, когда Гитлер в конце концов угомонился.

Тот замялся, натужно посопел в трубку и уже совершенно спокойным, почти вкрадчивым голосом спросил:

— Вы уже прочли их, Мюллер?

— Самым внимательным образом.

— Это действительно дневники предателя?

— Это дневники шефа абвера, то есть человека, который вообще не имел права на какие бы то ни было дневниковые словоизлияния.

— Но в своих записях адмирал, конечно же, предстает как мой ненавистник.

Личной ненависти к фюреру в дневниковых записях Канариса шеф гестапо не уловил, но соврал:

— Они пронизаны этой ненавистью. Причем ко всем нам.

— И Канарис — тоже, — уныло произнес Гитлер. — Странно все это, Мюллер.

— Согласен, мой фюрер, — охотно отозвался Генрих, — очень странно.

— Он по-прежнему прохлаждается в Школе пограничной охраны?

— Куда уже давненько был доставлен Шелленбергом, — ненавязчиво напомнил ему «гестаповский мельник».

— Но ведь по вашему же приказу, Мюллер, — повысил голос Гитлер.

— Так было решено на первом этапе его ареста, — уклончиво объяснил шеф гестапо, не решаясь ссылаться ни на Кальтенбруннера, ни тем более на Гиммлера. К тому же он хорошо помнил, что на самом деле ссылка эта была согласована с самим фюрером.

— А ведь ясно, что дело адмирала-изменника давно пора передавать в суд.

— Сейчас же прикажу доставить адмирала во внутреннюю тюрьму гестапо и усиленно допросить.

Произнеся это, Мюллер затаился, ожидая реакции фюрера. Тот вновь натужно посопел в трубку, как суслик, высунувшийся из норки после зимней спячки, и едва слышно произнес:

— Только лично проследите, чтобы Канарис обязательно дожил до приговора суда.

В течение трех предыдущих допросов Кренц вел себя подчеркнуто вежливо, и хотя вопросы его становились все более конкретными и настойчивыми, однако адмиралу пока еще казалось, что задавал их следователь с какой-то благодушной ленцой. Зато слушателем он представал идеальным. Его интересовало решительно все: и как Канарис лично спасал президента Мексики генерала Гуэрта, когда повстанцы свергли его и как после побега из лагеря интернированных германских моряков, располагавшемся на чилийском острове Квириквина, он оказался в семье германского поселенца в Аргентине фон Бюлова.

Его во всех подробностях интересовало, какую именно бумагу подписывал беглый германский офицер Канарис, получая у некоего местного английского агента фальшивый паспорт на имя чилийского гражданина Рида Розаса, с которым он нанялся на шедший в Европу теплоход «Фризия». Кто свел его с этим человеком и с какими просьбами обращался к нему «даритель паспорта». А еще Кренц долго и придирчиво выяснял, каким образом во время этого рейса ему удавалось успешно пройти тщательную проверку английских чиновников в Плимуте и нидерландских — в Роттердаме. И что способствовало его назначению в 1916 году на должность помощника германского военного атташе корветтен-капитана фон Крона в Испании…

С одной стороны, Канариса поражало, какими подробностями его сумбурной биографии оберштурмбаннфюрер уже владеет, с другой — удивляло, с каким интересом следователь выслушивает его повествования по поводу каждого отдельного события.

— Мое руководство, — молвил Кренц после того, как, более чем скромно отобедав в своей тюремной «келье», адмирал вновь вернулся в следственную камеру, — интересуют некоторые моменты сотрудничества возглавляемого вами абвера с гестапо. В частности, причину появления на свет навязанного вами в свое время Мюллеру документа, получившего название «Десять заповедей».

— Вашему руководству прекрасно известен смысл этого документа, — неохотно проворчал адмирал.[60]

— Естественно. Неизвестно только, почему вы так упорно сопротивлялись сотрудничеству с гестапо.

— Вы, Кренц, то ли вообще в глаза не видели «Десять заповедей», то ли очень невнимательно ознакомились с его положениями. Иначе вы знали бы, что этот меморандум как раз и определял формы сотрудничества между абвером, службой безопасности СС, то есть СД, и гестапо. Но только на равноправной основе. Да, мы обязаны были делиться разведывательной информацией, сообща разрабатывать и осуществлять отдельные операции, в каких-то случаях совместно использовать нашу агентуру. Но все эти формы взаимодействия необходимо было налаживать на равноправной основе. Коль уж в государстве образовалось несколько разведок и несколько центров борьбы с иностранной агентурой, следовало выработать правила игры в интересах каждого из этих ведомств. Поэтому мне не понятны претензии вашего руководства, да к тому же слишком запоздалые.

Следователь выслушал его объяснения с нескрываемой тоской на лице.

— Но ведь вы так и не позволили агентуре гестапо работать в ваших структурах, адмирал. Где это видано, чтобы политическая полиция потеряла контроль над огромным ведомством, непосредственно связанным с работой многих сотен агентов за линией фронта и за рубежами рейха.

— А если бы вас, Кренц, назначили руководителем военной разведки, вы смирились бы с тем, чтобы за вами лично и всем руководством абвера шпионили десятки гестаповцев, отслеживая каждый ваш шаг, каждый контакт? А ведь, кроме всего прочего, появление подобных надзирателей от гестапо еще и противоречит законам конспирации. И вообще, гестаповцам и служащим СД нечего было делать в абвере, где всегда существовала внутренняя служба безопасности, занимающаяся выявлением двойных агентов и засланной вражеской агентуры. В частности, среди той части агентов, которая была набрана из числа военнопленных и перебежчиков.

Кренц закурил и долго массировал правую щеку, которая, после партизанской контузии где-то в Украине, время от времени немела.

— Лично я способен понять вас, адмирал, — заговорил он после затянувшейся паузы, — но судья вряд ли упустит возможность узреть в этом противодействие гестапо, что само по себе уже является покушением на нерушимые устои рейха, как любят выражаться в Народном суде.

Канарис промолчал, однако про себя отметил, что это первый случай, когда следователь проявил хоть какое-то понимание его действий и даже готов был оправдать их, пусть даже с оглядкой на судей.

— Но вы хоть понимали, что, выступая против главенства СД, наживаете себе врага в лице тогдашнего шефа Главного управления имперской безопасности Гейдриха? — скользнула по губам Кренца покровительственная ухмылка.