Михаиле Кагановиче рассматривался на Политбюро. Характерно, что Каганович-младший брата не защищал, хотя, как мы видим, невиновных можно и должно было перед Сталиным защищать. Была создана комиссия по проверке виновности Кагановича во главе с членом Политбюро Анастасом Микояном. Обвиняемый Каганович пришёл на её заседание, выслушал обвинения, не опровергая их. Потом он спросил Микояна, есть ли в его кабинете туалет, прошёл туда. И там застрелился [139].
Сталинские методы руководства — это не насилие, не голая пропаганда, не угрозы. Когда было нужно — он обращался к совести людей.
…В июле 1941 года заводы, эвакуированные из захваченных немцами районов, только начинали прибывать на новые площадки. А их продукция была нужна сразу. Причём другая, не та, что они собирали на старом месте. На двух заводах в Поволжье должны были собирать штурмовики Ил-2. Начали собирать из тех деталей, что привезли с собой, собрали три самолета. Почему так мало? Оказалось, что серийное производство штурмовиков развертывалось медленно, так как заводы по инерции продолжали выпускать ранее освоенный истребитель МиГ-3, хотя правительство запретило его дальнейший выпуск. Что сделал Сталин? Расстрелял? Угрожал расправой? Может, объявил врагами народа тех, кто так поступил? Нет. Государственный комитет обороны прислал директорам авиазаводов — Шенкману и Третьякову — телеграмму, в которой говорилось:
Вы подвели нашу страну и нашу Красную Армию тчк Вы не изволите до сих пор выпускать Ил-2 тчк Самолёты Ил-2 нужны нашей Красной Армии теперь как воздух зпт как хлеб тчк Шенкман даёт по одному Ил-2 в день зпт а Третьяков даёт МиГ-3 по одной зпт по две штуки тчк Это насмешка над страной зпт над Красной Армией тчк Нам нужны не МиГи зпт а Ил-2 тчк Если 18 завод думает отбрехнуться от страны зпт давая по одному Ил-2 в день зпт то жестоко ошибается и понесет за это кару тчк Прошу вас не выводить правительство из терпения и требую зпт чтобы выпускали побольше Илов тчк Предупреждаю последний раз тчк нр П553 — СТАЛИН
Конструктор Ильюшин рассказывал о чуде, свершившемся на заводе после этой телеграммы. Коллектив завода не только освоил совершенно новый для него тип машины, но и добился перевыполнения первоначального плана выпуска штурмовиков Ил-2[140].
Вот ещё одна история. Происходит вопиющее — маршал Голованов… опаздывает на совещание к Сталину. Прилетел в Москву с опозданием. Что случилось? Оказывается, лётчик личного самолёта Голованова по фамилии Вагапов отправился накануне на свадьбу к своему товарищу. Что произошло дальше, понятно — напился. Разыскали лётчика Вагапова только утром. Другой самолёт посылать не решились — экипаж ведь не знал аэродрома, где нужно было производить посадку. Так доложил командиру начальник штаба АДД[141]. Представьте себя на месте Голованова — опоздать на доклад к Сталину! Впервые за всю войну.
При моём появлении Сталин, как обычно, посмотрел на часы, стоявшие в углу, вынул свои и, показав их мне, задал один-единственный вопрос:
— Что случилось?
Видимо, зная мою точность и пунктуальность во всех делах, он и сам был удивлён моим опозданием, считая, что произошло что-то необычное. Коротко доложил я ему о происшедшем, ещё не зная, как он на это будет реагировать… Немного походив, Верховный спросил:
— Что же вы думаете делать со своим шеф-пилотом?
Такого вопроса, прямо сказать, я не ожидал. Доложил о принятом мной решении и уже отданных на сей счёт указаниях[142].
— А вы давно с ним летаете?
— С Халхин-Гола, товарищ Сталин, — ответил я.
— И часто он у вас проделывает подобные вещи?
— В том-то и дело, товарищ Сталин, что за все годы совместной работы это — первый случай. Я никогда и мысли не допускал, что с ним может быть что-либо подобное.
— Вы с ним уже говорили?
— Нет, товарищ Сталин, не говорил. Какой же тут может быть разговор?!
— А вы не поторопились со своим решением? Как-никак, не первую войну вместе…
Высказанное Сталиным озадачило меня. Подумав немного, я ответил:
— Это верно, товарищ Сталин, однако порядок есть порядок и никому не позволено его нарушать, да тем более, как это сделал Вагапов.
Да и наказание-то ему невелико, учитывая его проступок.
— Ну что же, вам виднее, — заключил Верховный и перешёл к вопросам, по которым я был вызван.
Однако этим дело не кончилось, время от времени Сталин спрашивал, где находится сейчас Вагапов, который через несколько месяцев был возвращён всё же на свою старую должность…[143]
Вот скажите, ну какое дело было Верховному главнокомандующему Сталину до лётчика Вагапова? А ведь спрашивал, а ведь мягко так, ненавязчиво помог Голованову принять правильное решение. И ведь свои мемуары маршал Голованов издал уже при Брежневе, когда ему хвалить Сталина и сочинять небылицы не было никакого резона. Кстати, книга маршала при его жизни так и не вышла — было лишь опубликовано несколько глав в журнале. Почему? Потому что ему «где надо» стали указывать, что не мог Сталин так говорить. И говорили это человеку, который всё слышал своими ушами! Тому, кто всю войну подчинялся лично Сталину и работал с ним рука об руку…
А вот что рассказывал Иван Александрович Бенедиктов, в течение почти двух десятилетий занимавший ключевые посты в руководстве сельским хозяйством страны. Страшным летом 1941 года он руководил эвакуацией техники и продовольствия. Это произошло в 1937 году. Зайдя утром в кабинет, Бенедиктов обнаружил на столе повестку — срочный вызов в НКВД. Пришёл. Интеллигентный, довольно симпатичный на вид следователь, вежливо поздоровавшись, предложил сесть.
— Что вы можете сказать о сотрудниках наркомата Петрове и Григорьеве?
— Отличные специалисты и честные, преданные делу партии, товарищу Сталину коммунисты, — не задумываясь, ответил Бенедиктов. Речь ведь шла о двух его самых близких друзьях, с которыми, как говорится, не один пуд соли был съеден. Тут следователь предложил ознакомиться с документом. На нескольких листах бумаги — заявление о «вредительской деятельности в наркомате Бенедиктова И.А., которую он осуществлял в течение нескольких лет по заданию германской разведки». Подписи тех самых «друзей» — Петрова и Григорьева. Факты, изложенные в документе, действительно имели место: закупки в Германии непригодной для наших условий сельскохозяйственной техники, ошибочные распоряжения и директивы, игнорирование справедливых жалоб с мест. И даже отдельные высказывания, которые делались в шутку в узком кругу. И вот всё это теперь оформлено в виде заявления, и под ним подписи людей, которых Бенедиктов считал самыми близкими друзьями, которым доверял целиком и полностью!
— Что вы можете сказать по поводу этого заявления? — спросил следователь.
— Все факты, изложенные здесь, имели место, можете даже их не проверять, — ответил Бенедиктов. — Но эти ошибки я совершал по незнанию, недостатку опыта. Рисковал в интересах дела, брал на себя ответственность там, где другие предпочитали сидеть сложа руки. Утверждения о сознательном вредительстве, о связях с германской разведкой — дикая ложь.
— Вы по-прежнему считаете Петрова и Григорьева честными коммунистами?
— Да, считаю и не могу понять, что вынудило их подписать эту фальшивку…
— Это хорошо, что вы не топите своих друзей, — сказал следователь после некоторого раздумья. — Так, увы, поступают далеко не все. Согласитесь, мы, чекисты, просто обязаны на все это прореагировать. Ещё раз подумайте, всё ли вы нам честно сказали.
После этого товарищ Бенедиктов отправился домой. Слёзы жены, растерянные чувства. А потом звонок, раздавшийся в рабочем кабинете, — утром следующего дня приглашали в ЦК партии. «Всё ясно, —
