Выслушав все это, Петер вдруг отскочил от двери и принялся яростно размахивать хворостиной направо и налево, так что козы с перепугу ударились в бегство и огромными прыжками понеслись вниз с горы. С ними такое не часто случалось. Петер, продолжая махать хворостиной, мчался следом. Казалось, он хочет излить свой неслыханный доселе гнев на какого-то невидимого врага. А враг этот был не кто иной, как франкфуртские гости, которые, к величайшей досаде Петера, в скором времени должны были появиться здесь.

Хайди же буквально распирало от счастья и радости, и уже на другой день она помчалась к бабушке, чтобы рассказать ей о тех, кто приедет из Франкфурта, а особенно о тех, кто не приедет. Бабушке непременно нужно узнать об этом, ибо она уже так наслышана об этих людях, можно сказать, хорошо их знает, и, кроме того, она всегда живо интересуется всеми делами и заботами Хайди!

Хайди отправилась к бабушке среди дня, ведь теперь она опять могла ходить одна куда ей вздумается. Дни снова были долгими, солнце припекало, и до чего же приятно было бежать вниз по сухой и теплой земле! А в спину дул легкий и веселый майский ветерок, подгоняя девочку.

Бабушка больше не лежала в постели, а снова сидела в своем углу за прялкой. Но по лицу ее было видно, что тяжелые думы гнетут ее. Это началось вчера вечером, и всю ночь эти думы терзали ее, не давая уснуть. Петер вчера явился домой мрачнее тучи, и по отдельным его выкрикам она поняла, что в скором времени ожидается нашествие каких-то людей из Франкфурта на хижину Горного Дяди. Больше Петер ничего не сказал. Бабушка же сразу представила себе, что за этим может последовать. Вот что тревожило ее и не давало уснуть.

Хайди с порога бросилась к бабушке, села на низкую скамеечку у ее ног и с жаром, захлебываясь словами, принялась выкладывать свои новости. Радость переполняла ее. Но вдруг она смолкла на полуслове и озабоченно спросила:

— Что с тобой, бабушка? Ты ни капельки не рада?

— Да нет, Хайди, что ты говоришь, я очень за тебя рада, сама знаешь, мне твои радости всегда в радость, — отвечала бабушка, стараясь притвориться веселой и довольной.

— Но бабушка, я же прекрасно вижу, ты боишься. Ты, верно, думаешь, что с ними приедет фройляйн Роттенмайер, да? — с некоторой опаской спросила Хайди.

— Нет, нет! Ничего подобного, ничего подобного! — успокоила ее старушка. — Дай-ка мне руку, Хайди, я хочу чувствовать, что ты пока еще здесь, со мной. Тебе это, конечно, только на пользу пойдет, но я… не знаю, как я это переживу.

— Не надо мне никакой пользы, бабушка, если ты не можешь это пережить! — сказала Хайди так твердо, что старушку обуял новый страх.

Ничего не поделаешь, придется ей считаться с тем, что люди, которые приедут из Франкфурта, могут забрать Хайди с собой. Девочка опять вполне здорова, и, значит, так тому и быть. Вот чего она боялась больше всего, сознавая, однако, что нельзя позволить Хайди заметить ее страх, ведь девочка относится к ней с таким состраданием и может, чего доброго, заупрямиться, не пожелает ехать с господами во Франкфурт. Нет, так нельзя. Старушка судорожно искала выход из положения, но недолго, ибо выход был только один:

— Хайди, почитай мне, — попросила она, — мне сразу станет легче на душе и мысли прояснятся. Прочти мне песню, которая начинается словами «Бог все знает…»

Хайди прекрасно знала старую книгу, мгновенно нашла нужное стихотворение и звонко начала:

— Да, да, это как раз то, что нужно, — с облегчением проговорила старушка, и горестное выражение мало-помалу исчезло с ее лица.

Хайди задумчиво наблюдала за ней. А потом спросила:

— Бабушка, «исцелит» — это значит, все может вылечить, и человеку опять будет хорошо?

— Да, да, деточка, верно, — кивнула бабушка. — Что ж, если Господу так угодно, то как бы ни складывалась жизнь, нужно быть твердым в своей вере. Прочти-ка еще разок, Хайди, надо это хорошенько запомнить и никогда не забывать.

Хайди прочла эту песню еще раз, потом еще и еще. Ей и самой хотелось ее запомнить.

Когда вечером Хайди возвращалась домой, в небесах одна за другой стали зажигаться звезды. Они искрились и сверкали, словно желая своим светом вновь разжечь великую радость в сердце девочки. Хайди то и дело останавливалась и смотрела в небо, и вот, когда уже все звезды, весело сияя, смотрели вниз, на нее, она не смогла удержаться и громко крикнула им:

— Я поняла. Господь прекрасно знает: если человек радуется и верит, твердо верит, это исцеляет!

И звезды в ответ мерцали, приветствуя Хайди, и освещали ей путь, покуда она не добралась до дому, где ее поджидал дед. Он тоже стоял, любуясь звездами, ибо давно уже они не сияли так восхитительно красиво.

Не только ночи, но и дни в этом мае были на удивление ясными и светлыми, как давно уже не бывало, много лет. Часто по утрам Горный Дядя изумленно смотрел, как на безоблачном небе всходит солнце, поражая роскошью красок, свойственной скорее закату, и всякий раз повторял:

— Добрый год, солнечный, в травах нынче особая сила будет. Гляди, генерал, чтоб твои попрыгуньи от хорошего корма не очень зазнавались.

В ответ на это Петер звонко рассекал воздух хворостиной, и на лице его явственно читалось: «Уж я-то на них найду управу!»

Так проходил зеленеющий май. И вот уже настал июнь со все более жарким солнцем и долгими- долгими светлыми днями. В Альпах расцвели цветы, все вокруг сверкало, и воздух был напоен их сладостным ароматом.

Июнь уже близился к концу, когда однажды утром Хайди, наскоро умывшись, выскочила из хижины, — ей хотелось поскорее очутиться под елями, послушать их шум, а потом подняться немного повыше, посмотреть, не распустился ли большой куст золототысячника, ведь его цветы так красиво светятся на ярком солнце. Но едва зайдя за угол дома, Хайди вдруг истошно закричала, так что дед выскочил из сарая, очень уж необычно звучал этот крик.

— Дедушка! Дедушка! — вне себя кричала девочка. — Иди сюда! Иди сюда скорее! Смотри, смотри!

Старик подошел к ней и взглянул туда, куда указывала Хайди.

На гору поднималась странная процессия, такой здесь сроду никто не видывал. Впереди шли двое мужчин, они несли плетеный портшез, на котором сидела девочка, закутанная в пледы. Далее верхом на лошади ехала внушительного вида дама, которая весьма оживленно озиралась по сторонам и беседовала с