пригнул ветви к земле. И так повторялось изо дня в день, и всякий раз, стоило ей вспомнить, где она находится, сердце девочки сжималось от боли. Но слыша, как дед разговаривает с Лебедкой и Медведкой, а те весело блеют, словно хотят сказать: «Хайди, приходи скорей!», она понимала, что ничего страшного нет, она все-таки дома, и весело вскакивала с постели и торопилась в просторный хлев.

На четвертый день Хайди заявила:

— Сегодня мне надо сходить к бабушке, нельзя ее так надолго оставлять одну.

Но дед не позволил.

— Сегодня нельзя и завтра тоже, — твердо сказал он. — По дороге на пастбище снег уж больно глубокий, и глянь, он все еще идет. Даже Петер, уж на что крепкий парень, и то с трудом пробивается. А такую малышку, как ты, Хайди, сразу занесет снегом так, что и не сыщешь. Погоди немного, вот подморозит, тогда и гуляй себе по снегу сколько влезет.

Поначалу Хайди трудно было смириться с ожиданием. Но дни теперь были заполнены делами, не успеешь с одним управиться, другое уже поджидает.

Хайди теперь каждый день ходила в школу, утром и после обеда. И очень прилежно училась.

Но Петера она в школе почти не видела, он туда редко захаживал.

Учитель, человек мягкий, говорил:

— Сдается мне, Петера опять нет. Конечно, учение ему бы не повредило, но наверху опять навалило столько снегу, что ему не пробиться.

Однако под вечер, после занятий, Петер все-таки приходил в Деревеньку и наносил визит Хайди.

Через несколько дней опять выглянуло солнце, осветив своими лучами заснеженную землю, но очень быстро ушло за горы, словно земля сейчас ему нравилась куда меньше, чем летом, когда все кругом цветет и зеленеет. А потом встала луна, большая и светлая, и всю ночь сияла над снежными полями. Поутру же Альпы сверху донизу сверкали и искрились, точно хрусталь.

Когда Петер, как и в предыдущие дни, хотел выпрыгнуть из окна в глубокий снег, случилось нечто, чего он никак не ожидал. Он прыгнул, но попал не в мягкий снег, а на твердый наст, упал и покатился вниз, точно санки без седока. Ему с трудом удалось удержаться и встать на ноги. Удивлению его не было предела. Он изо всех сил топал ногами по заснеженной земле, чтобы удостовериться, что такое возможно. Подумать только, что с ним случилось! Но сколько он ни бил каблуком по снегу, даже малюсенького кусочка не смог отбить. Все кругом было покрыто толстой коркой льда. Петера, однако, это ничуть не огорчило, наоборот, теперь он был уверен, что Хайди к ним придет. Он вернулся домой, выпил молока, которое мать едва успела поставить на стол, схватил свой кусок хлеба, сунул в карман и выпалил:

— Мне в школу надо!

— Да, сынок, иди и учись хорошенько! — напутствовала его мать.

Петер осторожно вылез в окно — дверь была замурована застывшим снегом, — взял санки, уселся на них и вихрем понесся с горы.

В мгновение ока он очутился в Деревеньке и, не задерживаясь, понесся дальше, в Майенфельд, ему казалось, если он остановится, это будет насилием над ним и над санками. Так он и летел вниз, покуда санки сами собой не остановились. Тогда он слез и огляделся.

Санки вынесли его даже за пределы Майенфельда. И тут ему пришло в голову, что в школу он все равно уже опоздал, уроки давно начались и, чтобы добраться до Деревеньки, уйдет не меньше часа. А значит, и вовсе спешить не стоит, и времени у него сколько угодно. Он заявился в Деревеньку, лишь когда Хайди уже вернулась из школы и села обедать вместе с дедушкой. Петер вошел и тут же, с порога, не удержавшись, выпалил волнующую новость!

— С ним все!

— С кем? С кем, генерал? Звучит достаточно воинственно, — заметил дед.

— Со снегом!

— О! Значит, теперь я смогу пойти к бабушке! — воскликнула Хайди, мгновенно понявшая, что хотел сказать Петер. — А почему же тебя не было в школе? Ты же мог съехать на санках! — укоризненно добавила Хайди, полагавшая, что это просто безобразие — не ходить в школу, когда попасть туда ничего не стоит.

— Да я на санках далеко Заехал, и поздно уже было, — оправдывался Петер.

— Отговорки, брат, отговорки, — заметил дед. — А знаешь, что за это бывает?

Петер в испуге сорвал с головы шапку. Никого на свете он не боялся и не почитал так, как Горного Дядю.

— А уж парню, вроде тебя, настоящему полководцу, должно быть вдвойне стыдно! Это ведь вроде дезертирства, — продолжал старик. — Как по-твоему, что ты станешь делать, если в один прекрасный день твои козы разбегутся кто куда, откажутся идти за тобой и станут все делать себе же во вред?

— Всыплю им, — со знанием дела отвечал Петер.

— А если, к примеру, какой-нибудь оголец вдруг поведет себя как упрямый козел, и ему хорошенько всыплют, что ты на это скажешь?

— Так ему и надо.

— Понятно. А теперь, знаешь что, козий полковник (дед разжаловал Петера из генералов в полковники), ежели ты еще раз проскочишь на санях мимо школы в то время, когда тебе надо сидеть на уроках, то лучше сразу приходи ко мне и, можешь быть уверен, ты свое получишь!

Теперь до Петера дошло, что именно его имели в виду, говоря об огольце, который ведет себя как упрямый козел. Он был глубоко оскорблен таким сравнением и не без страха поглядывал в угол, не лежит ли там такая же хворостина, какой он потчевал своих коз.

Но Горный Дядя подбодрил его:

— Ладно, садись за стол, поешь, потом Хайди пойдет с тобой. А вечером приведешь ее и поужинаешь здесь.

Такой неожиданный оборот дела весьма обрадовал Петера, лицо его расплылось в довольной улыбке. Он не заставил деда повторять приглашение и сразу же сел за стол рядом с Хайди. Но Хайди уже наелась и теперь ни о чем не могла думать, кроме встречи с бабушкой. Она пододвинула Петеру свою тарелку с куском жареного сыра и картофелиной, а дедушка поставил перед пастушком полную тарелку. Теперь у Петера была целая гора еды, но мужества ему было не занимать, и он бросился на штурм.

Хайди тем временем вытащила из шкафа присланное Кларой пальто с капюшоном и через минуту, тепло укутанная, уже была готова в путь. Она стояла рядом с Петером и, едва тот сунул в рот последний кусок, потребовала:

— Ну, идем же! Скорее!

И они пустились в путь. Хайди не терпелось рассказать Петеру новости о Лебедке с Медведкой, которые в первые дни в новом хлеву отказывались есть и ни разу даже не заблеяли, а только стояли, понурив морды. Она, Хайди, спросила у дедушки, что это с ними. И он ответил:

— Они чувствуют себя так же, как ты во Франкфурте, ведь им еще не доводилось спускаться с альпийских пастбищ.

— Тебе бы разок испытать такое! — присовокупила Хайди.

Они уже почти дошли до Петеровой хижины, а он так ни словечка и не произнес, казалось, мальчик погружен в свои мысли настолько, что даже не слышит, о чем ему толкует Хайди. Уже в дверях он проговорил, слегка запинаясь: ч

— Тогда уж лучше я буду в школу ходить, чем получать свое от Горного Дяди.

Хайди была того же мнения и горячо поддержала Петера в его благом намерении.

За столом со штопкой сидела одна только Бригитта, которая сказала, что бабушке в эти дни лучше оставаться в постели, уж больно холодно, да и вообще ей в такую погоду неможется. Для Хайди это было новостью, обычно бабушка всегда сидела на своем месте в углу, за прялкой. Девочка тут же кинулась к ней в каморку. Бабушка лежала на узкой кровати, укутавшись в серый платок и укрывшись тонким одеялом.

— Слава Тебе Господи! — воскликнула бабушка, едва заслышав Хайди.

Всю эту осень ее терзал тайный страх, если Хайди долго не появлялась. Петер рассказывал, что приезжал какой-то чужой господин из Франкфурта, который каждый день являлся на пастбище и все время разговаривал с Хайди. И бабушка решила, что, конечно же, этот господин приезжал, чтобы снова увезти