— ПРИВЕТ, КРАСАВИЦА! — заорал он, высунув руку в окно и помахав проходившей школьнице.

— Отвали, Гумберт, — ответила она, обнаруживая знакомство с «Лолитой», и поправила рюкзачок на спине, чтобы удобнее было отсалютовать ему двумя пальцами.

Он вышел на Малберри-Сентрал и спросил двух хасидов, как пройти к прогрессивной синагоге. На него посмотрели с жалостью, но дорогу объяснили. Напевая песню «Река-батюшка»[106], которую считал самой подходящей для того, чтобы втереться к кому-нибудь в доверие, он прошел по усыпанным листьями улицам Малберри. Хасиды его не то по запаху чуяли, не то просто знали. Как из-под земли на каждом шагу вырастали. Давали ему понять, что он сорная трава на этой земле. Словно просвечивали рентгеновскими лучами его заблудшую душу, его перебродившую веру. Наконец Алекс решил перейти из обороны в атаку. Стал махать им руками, и это возымело действие. На душе у него полегчало. Приветствовал их дружески, с открытым сердцем. И у кого бы хватило смелости никак ему не ответить?

В синагоге только что закончилась утренняя служба. У входа продолжалась легкая суета. Глазам Алекса предстало бесхитростное бетонное сооружение, с окном в виде звезды Давида: как говорится, простенько, но со вкусом. Дорожка, обсаженная по бокам кустами, насквозь простреливалась видеокамерами — их глазки торчали там и сям, подобно маленьким перископам. Алекс нажал на кнопку звонка и помахал рукой в глазок видеодомофона. Калитка с легким жужжанием открылась.

Раввин Барстон кокетничал у входа со стайкой весело щебечущих женщин. Во всяком случае, именно такой вывод сделал Алекс. Они смотрели вниз, на кого-то скрывавшегося за их спинами. Приближение гостя положило конец милой беседе. Маленький кружок распался, и Алекс узрел пухленького раввинчика, семенящего ему навстречу. И у него сразу отлегло от сердца, по всему телу разлилось спокойствие: тайная надежда встретить открытую душу, без всяких лишних заморочек, судя по всему, оправдалась. А ведь частенько раввины ходят как в воду опущенные, сами себя стесняются — ну и какую веру может внушить человек, который сам этой веры стыдится? Ведь раввинами становятся по призванию, можно им только завидовать, даже восхищаться ими — конечно, если они достойны своего места.

— Привет! — воскликнул рабби Барстон.

Годами он приближался к сорока и был по-донкихотски хорош для мужчины ростом с девятилетнего ребенка. Его облекали джинсы и белая рубашка. Когда он подошел вплотную, то оказался Алексу по талию. Смотреть на него сверху вниз явно было бестактным, но не смотреть вовсе тоже не представлялось возможным. Алекс пару раз бросил взгляд на его грудь бочоночком, курчавую черную бородку и горделивую осанку — немного карикатурные для такого малыша.

— Привет.

— АЛЕКС ЛИ, ЕСЛИ НЕ ОШИБАЮСЬ? — снова вскрикнул раввин.

Женщины согревали Алекса взглядами, а один мальчик показал на него пальцем.

— Да.

— ПОГОВОРИМ ЗДЕСЬ ИЛИ ЗАЙДЕМ ВНУТРЬ?

— И здесь хорошо.

— ОТЛИЧНО. МНЕ ТОЖЕ ВО ДВОРЕ НРАВИТСЯ БОЛЬШЕ. КАК НАСЧЕТ ТОЙ СКАМЕЙКИ?

— О’кей. А чем объясняется… Отчего вы все время кричите?

— ИНОГДА БЫВАЕТ. СТАРАЮСЬ, ХОТЯ БЫ В ПЕРВЫЕ МИНУТЫ, СГЛАДИТЬ ВПЕЧАТЛЕНИЕ ОТ… — Красноречивым жестом он показал на свой рост. — ИНОГДА ПОМОГАЕТ. А СЕЙЧАС КАК?

— Что-то не очень.

— Жаль. — Рабби Барстон почесал бородку и улыбнулся. — Ладно, это не на каждого действует. Пожалуйста, Алекс, давай пройдем в мой кабинет.

Раввин обогнул стоявшее рядом дерево, ловко взобрался на скамейку и уселся на нее, болтая ногами высоко над землей.

— Итак. Алекс. Перейдем к делу. Каддиш важен для тебя? По-настоящему? Берет за живое?

— Да. Думаю, да.

— О’кей. Объясни как.

— Ну… когда я говорю… То есть, полагаю, что в основном верю…

— ОТКРЫТО ВОЗНОСИТЬ ХВАЛУ ГОСПОДУ — СВЯТОЙ ДОЛГ КАЖДОГО ИУДЕЯ! — с пафосом прокричал рабби Барстон, для пущей убедительности потрясая в воздухе обеими ручками. Опустив их, он как ни в чем не бывало улыбнулся Алексу: — Ведь так сказано в священных книгах, да? И это совершенная правда. Но не надо исполнять свой долг из-под палки. Следует получать от этого удовольствие. Словно ты одариваешь своего отца. Приходишь в синагогу и тем самым делаешь подарок. Раньше, когда ты был еще совсем маленьким и хотел кому-то что-то преподнести, мама покупала тебе этот подарок, помнишь? И всего лишь просила тебя подписать вложенную в пакет открытку или даже макала твой пальчик в красную краску и прикладывала его к какому-то месту. Бывало такое с тобой?

Алексу не оставалось ничего другого, как только неопределенно пожать плечами.

— О’кей! — вскричал раввин Барстон и погрузился в молчание.

По-прежнему стремясь не обидеть его случайным взглядом, Алекс вслед за ним посмотрел наверх, на набухшие почки вишни, обманутые коварной погодой.

Через минуту рабби проговорил:

— Знаешь что? Пойдем-ка прогуляемся! До синагоги и обратно, к этому дереву? Идет?

Раввин вытянул ручки вверх, и Алекса осенило: Барстон ждет от него помощи.

— Что, никогда раньше не поднимал раввинов? Шутка. Это шутка. — И Барстон проворно соскользнул на землю. — О’кей, давай походим туда-сюда. По-сократовски.

Алекс уже давно твердо решил для себя: если придется гулять с раввином-лилипутом, он постарается идти как можно медленнее. Но ему самому с первых шагов пришлось едва ли не бежать вслед за прытким Барстоном, а дети бросились от них врассыпную.

— Все дело в том, — сказал рабби, — что каддиш никогда не сочинялся для синагоги. Ему чужды формальности, и лучше его читать в простой отдельной комнате. Эта молитва свободнее от принуждения, чем какая-либо другая. Но в наши времена такое встречается редко. Какое-то давление со стороны, хотя бы раввинское, тут ни при чем. Она произносится по духовной потребности, по внутреннему зову. Верю, что именно такая человеческая потребность движет тобою. Так?

— О да. Я иду рядом с вами по простой человеческой потребности. Такие потребности есть и у меня, и моих близких.

— О’кей. Хорошо, это очень хорошо. Итак. Плакальщикам следует знать, что там нет Адошема, нет Элохима, нет формальных имен Бога. Каддиш — это нечто до глубины души естественное, личное: Кудша Брих Ху, священное имя Его, да будет благословен Он, а потом Авухун д’бишмайа, наш Отец на небесах. Даже звучит ха-Шем, имя, а затем Ш’мо, Его имя. Каддиш — это разговор иудея с Богом, сына с отсутствующим отцом. «Ты так далек, но ты со мной?» Это беседа один на один, хотя близость других людей, единомышленников, тоже важна — когда я говорю «иудей», я имею в виду «иудеи», — и они все вместе отрешаются от мирских забот.

С этими словами рабби Барстон неожиданно подпрыгнул и схватился за край невысокой стены, огибающей сзади синагогу. Он подтянулся, встал на плоский выступ и выпрямился. Теперь он возвышался над землей на пять футов семь дюймов против шести футов и одного дюйма у Алекса.

— Ну, что еще ты хотел узнать?

— Хм-м… О’кей… как все будет происходить. Сначала я скажу…

— Ты скажешь свое слово первым, а потом миньян ответит. Между прочим, мне известно, что пока у тебя восемь человек, поэтому я припас двоих волонтеров. Они покажутся странными тебе и твоему отцу, но не Ему, в этом суть дела. Итак, ты говоришь, ты говоришь, ты говоришь, а потом мы отвечаем. Ты снова все повторяешь, мы отвечаем, потом все еще раз, и, наконец, мы говорим вместе. Знаешь свой текст?

— Почти. В основном.

— Тогда мы прошли уже больше полпути. — Рабби широко улыбнулся и хлопнул в ладошки.

— Но как это все действует? Я ничего не чувствую, — пробурчал Алекс и не пожалел о сказанном.

— Перенеси меня, пожалуйста. На этот раз серьезно — на соседний выступ стены.