уставился слезящимися глазами на пряжку ремня. Ли Джин невольно призадумался, не болен ли его сосед, в своем ли он уме. Может, стоило назвать себя и свою профессию — врач?

Но спустя мгновение Клейн встрепенулся и выпрямился, словно зверек, юркнувший за чем-то в нору и вынырнувший из нее с тем, что ему было нужно.

— Я-то сам занимаюсь товарами для коллекционеров. Подарки: разные побрякушки, кожаные сумочки, украшения. Всякая всячина по низким ценам для женщин. Подсчитано, что они делают восемьдесят процентов всех покупок на Земле. Слышали об этом? Именно так, дружище. Это сила, которая движет всем на свете. Мой отец был мясником и никогда не знал, на чем можно сделать легкие деньги. Но я-то знаю, поверьте, Тандем. У меня есть бутик в Найтсбридже. К нам такие покупатели заходят! Их имена всем известны. Знаменитости! Но не в том дело. А это — Клейн-младший, — сказал Клейн-старший, и Ли Джин, впервые с начала их разговора, заметил нескладного долговязого мальчишку в начищенных до блеска черных башмаках, расположившегося рядом. Клейн хлопнул сына по спине, и тот качнулся вперед, показавшись из-за живота родителя. — Мой сын, Джозеф. Вот мы тут зачем, если в двух словах. Малышу Джозефу надо увидеть Титанов. У него много всяких хобби, а физической нагрузки не хватает. Пусть берет пример с этих настоящих мужчин! А то какой-то хиляк растет, прямо скажем.

Ли Джин открыл было рот, чтобы возразить…

— Хиляк! Как есть хиляк! Хилячище!.. — выкрикнул Клейн фальцетом, упрятывая отпрыска куда-то за спину, хлопая мохнатыми ресницами и размахивая руками в воздухе, словно печатая на двух невидимых пишущих машинках.

Ли Джин отпрянул назад. Он увидел Алекса, который только что заметил Клейна. Несмотря на все свое природное великодушие, Ли Джин горько жалел, что его и толстяка не разделяет расстояние в миллион миль, что Клейн недостаточно далеко от Алекса с друзьями и те его слышали, не говоря уже о тщедушном Джозефе Клейне.

— Чтобы стать великим, надо видеть величие. Собственными глазами. Прикоснуться. — Клейн наконец уронил руки. — С кем поведешься — от того и наберешься! — важно добавил он.

— Да-да, полагаю, вы совершенно правы, — медленно проговорил Ли Джин.

Он счел своим долгом взглянуть поласковее на мальчугана — судя по виду, забитого и затурканного отцом. Обычно такие бывают белесыми, но Джозеф уродился смуглым, с темными, как у индейца, волосами, а глаза имел еще более темные. Уши у него торчали. Ли Джин широко ему улыбнулся и положил руку на колено собственного сына.

— Джозеф, это мой Алекс. И он здесь с друзьями. Надо вам, мальчикам, сесть рядом. Может, вместе вам будет веселей.

Джозефа словно кипятком ошпарили. Ли Джин пошел на попятную:

— Я хотел сказать… конечно, Алекс немного старше, чем ты. А Ру… то есть Марку, еще больше лет. Марк, прекрати! Плевать прекрати! Слышишь?

— СКОЛЬКО, СКОЛЬКО ЛЕТ? — встрял Клейн-старший. Он развернулся в сторону Алекса и поманил его воздетым кверху указательным пальцем.

Алекс повел плечами и важно сказал, что ему уже исполнилось двенадцать. В ответ Клейн так расхохотался, что у него даже слезы потекли из глаз. Потом он пару раз ткнул в ребра собственного сына, как показалось Ли Джину, довольно больно.

— Ха! Двенадцать! А Джозефу тринадцать! Я же сказал, что он хиляк? Родился заморышем, да таким и остался. Я тогда сказал его матери: «Раздавил бы его, как муху! Затолкни его себе обратно! Роди другого!» Ха! Хотите, кое-что вам скажу? Он каждый кусок, перед тем как проглотить, разжевывает двадцать раз. Думает, что так поправится. Прочитал в каких-то книжонках. Мартышкин труд все это. Ха-ха. Эй, ты! — Клейн увидел продавца мороженого двумя рядами ниже и, немного приподнявшись с сиденья, вытянулся вперед, пока не уперся животом в металлический барьер. — Эй, ты, там внизу! Слышишь, что тебе говорят?

— Я занимаюсь коллекционированием, — пропищал Джозеф Клейн.

— Чего-чего? — переспросил Ли Джин, не уверенный, что хорошо расслышал, а Клейн-старший начал в это время протискиваться между креслами мимо них, пыхтя как паровоз и бормоча себе под нос: «Кто только придумал эти сиденья! Для гномов каких-то их сделали!», к концу ряда и дальше вниз к продавцу мороженого. Джозеф тут же ловко перепрыгнул со своего сиденья на освободившееся отцовское.

— Разных вырезок, вещиц, иногда автографов, — протараторил Джозеф, словно ему хотелось много сказать, а времени было в обрез. — Я собираю подписи людей, которые мне нравятся, и храню их у себя. В альбомах и папках. Некоторые очень дорого стоят.

Господи! Алекс ответил благодушной улыбкой, а Рубинфайн, надо отдать ему должное, не повернулся к застывшему с раскрытым ртом Адаму, чтобы многозначительно повертеть пальцем у виска или, передразнивая, повторить последнюю фразу, хотя именно этого требовал от него Кодекс Пятнадцатилетних, а уж он-то себе цену знал (не слишком ли высокую цену?). Вместо всего этого он лишь открыл и закрыл рот, отчасти повинуясь строгому взгляду Ли Джина: нет, не сегодня! А кроме того, много чести этой пигалице — вступать с ней в поединок.

— Это звучит… забавно, — сказал Ли Джин.

— Все, что угодно, — Алекс изо всех сил старался держаться уважительно, — или… Какого рода вещицы?

Ли Джин улыбнулся. Так-то лучше. Обычно, если Алекс сторонился соседского мальчишки из-за того, что тот страдал косоглазием или шепелявил, или если сын побаивался загорелого веснушчатого дьяволенка, ждущего подачи на теннисном корте и грозно переминающегося с ноги на ногу, Ли Джин предпочитал не вмешиваться. У них был один вкус на мальчишек, у него и у Алекса. Футбольные фанаты были им не по душе. И краснолицые рыжеволосые сопляки в ссадинах и синяках не нравились обоим. Они ненавидели хвастунов. Но иногда одному внутренний голос говорил совсем не то, что другому, как случилось и на этот раз. Ли Джину он шептал: «Да, Джозеф нам нравится», Алексу же он вещал нечто уклончивое, неопределенное, если такое может быть с внутренним голосом.

— Так… э-э… — Алекс надул губы и откинул со лба прядь спутанных волос. — Ты собираешь только программки с представлений или что-то еще?

Джозеф открыл рот, готовясь дать объяснение, но сперва расположился поудобнее на сиденье: закинул одну тощую ногу на другую, выпрямил спину и стал совсем другим.

— Автографы звезд, — важно ответил Джозеф, неторопливо проговаривая каждое слово. — За тем я и здесь. Люблю борьбу. Я фанат борьбы.

Ли Джину видеть такое было не впервой. В Гонконге богатенькие мальчики в неудобных костюмчиках, восседая за обеденным столом, бесцеремонно расспрашивали родителей о гостях: кто такие, чем занимаются, на что рассчитывают в будущем? Джозеф той же породы. И ничего в нем нет от обычного, настоящего мальчишки.

— Одна из моих коллекций, — продолжил сын толстяка, — посвящена европейским борцам, хотя теперь там есть автограф Куротавы, так что я могу изменить название.

— О’кей, — откликнулся Ли Джин, — все это очень интересно. Правда ведь интересно, Алекс?

После этих его слов все пятеро замолчали и уставились на сцену.

— Он начинал с борьбы сумо, Куротава, — наконец заметил Адам, чтобы поддержать разговор. — Он — японец.

Джозеф весь просветлел:

— Да! Из Японии! Но вот уже шесть месяцев живет в Йоркшире, хотя ему там не очень нравится еда. А в одном журнале написано: «А кому она понравится?» Знаете, потому что… потому что… там, похоже, та-а-кая кухня. Хотя ему и не надо много еды, потому что он человек-гора. Он приехал из Токио. У меня есть его фото с автографом. Конечно, я хотел бы заполучить и другие. Тогда бы я завел альбом и назвал его «Японские борцы». А так — слишком громко сказано. Если он там один будет.

— И что ты еще насобирал? — прорвало Рубинфайна, который весь день лез на рожон из-за своих гормонов.

— Ну, это смотря в какой сфере.

— В какой в такой?

— В растакой. — И Джозеф ехидно улыбнулся. Не бог весть какая шутка, но все же шутка, то есть