Сначала, как и думала Ира, мое предложение встретили в классе унылым завыванием, кто-то даже свистнул.

— Хотели в театр… — недовольно начала Люся Кошкина.

— А вместо этого поедешь «в деревню… в глушь, в Саратов»! — насмешливо продекламировал Борис Блинов.

— На меня не надейтесь. Я сам в деревне живу! — важно объявил Генька.

Но на него мы меньше всего надеялись, даже лучше, если его не будет с нами.

— Одни поедем? — вдруг спросил Кирилл.

Вот как! Он согласен. Это уже кое-что значило.

— С Андреем Михайловичем! — поспешила заверить я, хотя он еще и понятия не имел о нашей затее.

— Но, ребята! — взяла слово Ира. — Это дело добровольное. Обязательно должны ехать только комсомольцы. Голицынская школа у нас на совести!

Генька сделал вид, что это его не касается, а на остальных имя Андрея Михайловича, как всегда, произвело свое действие. Девчонки стали обсуждать, в чем поедут, где достать валенки. Борис Блинов пересел к Кириллу, дав этим понять, что он «за».

Оставалось получить согласие самого Андрея Михайловича. Вот опозорюсь, если откажется.

Я сунулась в лаборантскую — заперто. В учительскую — пусто. Где же он? В тревоге сбежала по лестнице вниз, обжигая руку о гладкие перила. И как раз вовремя: в пальто и черной каракулевой шапке- пирожке, он быстро шел к выходу. Тут уж не до раздумий. Поспеть бы! Я галопом забежала вперед и, сама не могу понять, как это получилось, произнесла его имя наоборот:

— Михаил Андреевич…

Язык у меня прилип к нёбу, и все заготовленные слова куда-то испарились.

— Уж лучше «Юрьевич»! Почетнее! — серьезно возразил он, но со дна его глаз поднималась и разрасталась лукавая смешинка. Не выдержав, он искренне рассмеялся! И все вдруг стало простым и легким.

Оказывается, он уже знал обо всем от Николая Ивановича. На завтрашнем классном собрании установим день выезда.

Странно, но казавшаяся поначалу малопривлекательной поездка в деревню всех воодушевила. Составили список вещей, назначили завхозом Свету, а Соню — массовиком. Мальчишки избрали командиром похода Жорку. Он начертил карту маршрута, определил порядок выезда: москвичи садились в поезд 3 января в 9 часов 3 минуты, в третий вагон. Цифра «3» была объявлена магической. По пути следования в третий вагон подсаживались группы из разных населенных пунктов: Кунцева, Немчиновки, Баковки вплоть до Одинцова. Каждую группу встречали громовым «ура!». Наша, немчиновская, была самая многочисленная. Мы ворвались в вагон с песней, оглушив дремлющих пассажиров. Москвичи подхватили. Даже презиравший «пионерскую шумиху» Кирилл, наш философ, что-то басил себе под нос.

Я взглянула на Андрея Михайловича. Его, казалось, забавляло все происходящее перед ним. Он сидел на тесной скамейке между Соней и Люсей, раскрасневшимися от счастья, и улыбался, когда мальчишки сталкивали друг друга с места, падали в проход между скамьями. Наверное, считал, что молодым, здоровым, засидевшимся в душном классе парням следует немного размять кости.

— Представь, если бы на его месте была Вера Петровна! — шепнула мне Ира, но это было настолько нелепо, что мне не захотелось представлять.

И все-таки Кирилл не был бы Кириллом, если б упустил момент поговорить на «умные» темы.

— Как вы определяете, что такое жизнь? — обратился он в минуту затишья к Андрею Михайловичу.

— Фонтан! — не задумываясь ответил тот.

Все переглянулись, не зная, смеяться или принять глубокомысленный вид. Кирилл покраснел:

— Почему фонтан?

— Ну, не фонтан, — легко согласился учитель, но я уже видела знакомые лукавые искорки в его глазах и первая засмеялась.

Обрадованные ребята присоединились. Борис Блинов дернул Кирилла за рукав, чтобы он сел. Так и не получилось серьезного философского разговора, который, как мы понимали, сейчас был не к месту.

Поезд подошел к нашей конечной остановке. Тишина заваленного снегом поселка, блестящая, накатанная санями дорога привели всех в размягченное состояние, и в то же время мы не забывали, что сейчас явимся в сельскую школу в роли благодетелей, и немножко важничали. С собой мы взяли плакаты, книжки, кое-что из старого спортивного инвентаря для подарков, а для себя — запас продуктов. Тяжелые рюкзаки еле-еле тащили Ваня с Жоркой.

Мы уже порядочно отошли от станции, а школа не показывалась.

— Наверное, такая развалюха, что и не приметишь сразу! — сказал Кирилл и промчался мимо меня вперед.

— А не она ли? — кивнул Андрей Михайлович на белое двухэтажное здание, похожее на больницу. Низенький, крепкий забор, просторный, чисто выметенный двор.

— Слишком шикарно для села! — хмыкнул Борис Блинов.

Почему-то подшефная школа представлялась нам вроде нашей немчиновской, деревянной, только без мезонина и обязательно по уши в сугробах.

Но это была именно она, наша подшефная, о которой мы не имели понятия, хоть и числилась она за нами уже три года.

Смущенные, вошли мы на крыльцо, застланное новыми рогожами. Стряхнули снег специальными веничками. Кто-то заботливо следил за всеми этими удобствами. Оказалось, чудесный старичок директор!

Он был очень рад нам и тут же послал за ребятами-активистами. То, что мы узнали о Голицынской школе, надолго сбило с нас столичную спесь. Мы и мечтать не могли ни о таком большом зале, ни о механическом пианино, играющем бетховенскую Лунную сонату. Странно было видеть, как сами собой опускались и поднимались клавиши, будто их нажимал человек-невидимка. Андрей Михайлович как встал около инструмента, так и не отходил. Заинтересовался, как мальчик.

Прибежавшие деревенские ребята повели нас осматривать мастерские, крольчатник, инкубатор. Показали заваленный глубоким снегом сад и огород. Было видно, что снег натаскивали в сад специально: чтоб деревьям теплее было.

— Кто же всем этим занимается? — поинтересовались мы.

Голицынские гордо переглянулись:

— Сами! У нас специальные бригады созданы: садоводы, зоологи… Наш Иван Дмитриевич всему нас научил!

Наверное, тот самый старичок, который нас встретил. Он же распорядился накрыть стол, и нас посадили обедать. Аппетитно дымилась рассыпчатая картошка, похрустывали на зубах крепкой засолки огурцы — продукт огородной бригады. Да-а… По сравнению с ними мы были просто бездельниками. А еще задавались: шефы!

— Куда же мы свои продукты денем? — озабоченно шептала завхоз Света.

И правда! Не тащить же их обратно. Да и неудобно.

И вдруг мы увидели, что Андрей Михайлович таинственно постукивает пальцем по столу. Ну как же мы не догадались, что наша колбаса и белые городские булки будут хорошим дополнением к сельской снеди! Ух, наконец-то и мы как-то себя проявили. Стало легче. А потом организовали общую самодеятельность. Тут выяснилось, что мы лучше подготовлены, и снова обрели уверенность. Лилька пела романсы, Жорка и Соня представили отрывок из «Чапаева». На прощание выпустили общую стенгазету-«молнию».

Домой возвращались поздним вечером. Вышли на безлюдную сельскую улицу и обомлели. Ночь была морозная, с бесконечным черным небом, так густо усеянным звездами, что казалось, из-за тесноты они срывались, роились в воздухе, гроздьями оседали на снегу и продолжали блестеть там. И все вокруг нас на большом пространстве искрилось и переливалось мелкими сине-зелеными огоньками.

— Ты знаешь, я никогда не видел ничего подобного! — услышала я сбоку голос Кирилла. — И на тебя