Так ознаменовали свой проход и временное стойбище несколько тысяч кочевников. Что же было, невольно думалось мне, когда целые орды тех же номадов[158] шли из Азии в Европу! Когда все эти гунны, готы и вандалы[159] тучами валили на плодородные поля Галлии и Италии! Какой карой Божьей должны были они тогда казаться для культурных местностей Западной Европы! На наше счастье, молодая трава к половине апреля уже начала отрастать, и корма для вьючных животных нашлось достаточно, иначе мы не могли бы пройти вверх по Урунгу.

За 260 верст от устья этой последней колесная дорога сворачивает от реки вправо и направляется к Гучену. Всего здесь восемь станций, расстояние же 275 верст. Местность сначала довольно гористая; затем пустынная, весьма бедная водой. Но все-таки здесь лежит лучший путь сообщения между Гученом и Зайсаном. Прямая дорога между этими пунктами, направляющаяся из Зайсана через кумирню[160] Матеня, колодцы Бадан, Кашкыр и Сепкюльтай, хотя короче, но до того бедна подножным кормом, и в особенности водой, что летом вовсе непроходима даже для малых караванов.

Верхняя Урунгу. Невдалеке от вышеупомянутого сворота гученской дороги начинается верхнее течение Урунгу, которая образуется здесь из трех рек: Чингила – главной по величине, и двух, близко друг от друга в тот же Чингил впадающих, – Цаган-гола и Булугуна [Булаган-гол]. От устья последнего соединенная река принимает название Урунгу и сохраняет это название до самого впадения в оз. Улюнгур. Впрочем, в своем низовье та же Урунгу нередко называется местными жителями Булун-тохой-гол, т. е. Булунтохойская река.

Порешив еще заранее следовать в Баркуль не на Гучен, но через отроги Южного Алтая, а затем напрямик через пустыню, мы миновали сворот гученской дороги и, пройдя немного вверх по Урунгу, пересекли по хорде крутую дугу ее южного поворота. Здесь в последний раз ночевали мы на берегу описываемой реки, которая все еще имеет сажен 25 ширины и быстро катит по каменистому дну светлую воду. На берегах по-прежнему растут рощи высокоствольных осокорей; нередки также и кустарники, к которым здесь прибавляется акация. Вообще растительность на верхней Урунгу снова делается лучше, нежели в средних частях реки; притом же здешние рощи уцелели от обезображения их киргизами.

Местность принимает вполне гористый характер на обеих сторонах верхней Урунгу – это Южный Алтай надвинулся сюда своими отрогами. В особенности высоки, дики и каменисты горы на южной стороне описываемой реки. Преобладающими породами являлись по нашему пути по правой стороне Урунгу сиенитовый гранит, сильно выветрившийся, и серый глинистый сланец, на левом же берегу преобладает серый гнейс. Но как там, так и здесь описываемые горы очень бедны водой и растительностью. Лесов нет вовсе, а из кустарников по ущельям встречаются свойственные соседней пустыне саксаул и тамарикс, рядом с небольшими площадками дырисуна; кое-где под скалами виднелись кустики невысокой таволги (Spiraea hypericifolia); по горным же склонам, большей частью оголенным, врассыпную росли дикий лук и несколько видов трав, которые во время нашего прохода еще не цвели.

Река Булугун. Почти такая же бедность флоры царит и на берегах Булугуна, куда мы пришли 24 апреля. Местность поднялась здесь до 3500 футов абсолютной высоты, поэтому как молодая трава, так и тальник еще только начали зеленеть; между тем на Урунгу к этому времени деревья и кустарники уже вполне развернули свои листья. Ширина Булугуна не более 8-10 сажен; длиною же он менее Чингила. Так по крайней мере узнали мы из расспросных сведений. Рощи по Булугуну уже не встречаются; берега реки поросли высоким тальником, иногда же и джингилом; изредка попадается тростник, а на лучших местах долины растет дырисун. Окрестные горы высоки и крайне бесплодны.

Пройдя верст сорок вверх по Булугуну, мы встретили невдалеке от реки небольшое озеро Гашун-нор, имеющее версты 4 в окружности и воду немного горьковатую. Глубина этого озера невелика; из рыб в нем водятся крупные караси и окуни. На Гашун-норе мы пробыли четверо суток и отлично поохотились на кабанов.

Охота на кабанов. Последние в обилии держались невдалеке от нашей стоянки, по зарослям лозы и тростника на берегах Булугуна. Площадь этих зарослей была здесь не обширная – версты две в длину и около версты в ширину; притом лоза и тростник скучивались небольшими островами. Тем не менее кабанов собралось множество, вероятно потому, что здесь не было кочевников; на нижнем же и на верхнем Булугуне везде жили тургоуты. Самки [кабанов] в это время уже имели поросят, иногда довольно взрослых. Ходили обыкновенно стадами по нескольку выводов вместе; старые самцы держались в одиночку. Те и другие вообще были непугливы, хотя довольно чутки.

Ранним утром, еще на заре, отправлялись мы с несколькими казаками в обетованные заросли и шли цепью, осторожно высматривая кабанов. Последние обыкновенно ранее замечали нас, бросались на уход и набегали на кого-нибудь из охотников. Иногда подобным образом наскакивало целое стадо, так что глаза разбегались, в которого зверя стрелять. При такой суматохе немало было промахов, еще более уходило раненых; но все-таки мы добыли несколько кабанов, в том числе одного старого самца длиною в 5 футов 8 дюймов, высотою в 3 фута и весом около 10 пудов. Больших экземпляров, по словам туземцев, здесь не встречается, чему можно верить, так как азиатский кабан вообще меньше европейского.

Добытый на Булугуне старый кабан наскочил на меня очень близко, притом почти на чистом месте, так что я успел посадить в зверя четыре пули из превосходного двухствольного скорострельного штуцера Ланкастера, подаренного мне моими товарищами, офицерами Генерального штаба. Этот дорогой для меня подарок сопутствовал мне в двух экспедициях и немало послужил на различных охотах. Берданки же, с которыми охотились казаки, несмотря на свою меткость, весьма малоубойны, именно потому, что пуля имеет малый калибр и громадную начальную скорость. Рана, причиняемая зверю такой пулей, в большинстве случаев не бывает тотчас смертельна, если только снаряд не попадет в голову, сердце или в позвоночный столб. С простреленным же насквозь животом или грудью не только кабан, но и всякий другой зверь уходят иногда очень далеко. Даже заяц, пронизанный пулей берданки, нередко убегает; дикий гусь, с выбитыми той же пулей внутренностями, улетает за несколько сот шагов; пробитый орел делает то же самое. Для устранения, хотя отчасти, подобного недостатка, мы делали бердановские пули разрывными, просверливая цилиндрическое гнездо в передней половине пули и наполняя его смесью бертолетовой соли с серой. Меткость стрельбы, по крайней мере шагов до пятисот, для подобного снаряда почти не уменьшалась, зато действие пули было лучше.

Здесь кстати сказать, что стрельба зверей пулями на большом расстоянии мало приносит процентов удачи не только для берданок, но и для всяких других штуцеров. Средним числом можно положить, что при охоте в степях или в горах, при стрельбе с дистанции около 300 шагов, как всего чаще и случается, на десять выстрелов хорошего стрелка убиваются наповал лишь один или два зверя, хотя ранятся еще два-три экземпляра, которые обыкновенно уходят и пропадают для охотника. Такой незавидный результат выведен из многократных опытов наших охот в Центральной Азии.[161] Правда, при стрельбе в мишень на отмеренное расстояние и при спокойном состоянии стрелка можно притти к выводам более утешительным; но при них всегда отсутствует весьма важный фактор – практическое живое дело, со всеми вариациями внешней обстановки.

О тургоутах. Во время пути по Булугуну нам нередко встречались кочевья тургоутов [торгоутов], народа, принадлежащего к племени западных монголов. Эти тургоуты, как свидетельствует Потанин,[162] исконные здешние жители и кочуют по pp. Чингилу и Булугуну, следовательно, на южном склоне Алтая. Они подчинены китайскому губернатору в Кобдо и делятся на пять сумо – почему называются табынсумын-тургоут, управляемых родовыми князьями различных степеней.

Другая часть тургоутов, называемая цохор-тургоут, живет в Северо-Западной Джунгарии, к югу от Тарбагатая и Саура. Это те самые тургоуты, предки которых, будучи вытеснены джунгарами, прикочевали в конце XVII века в пространство между Уралом и Волгой и приняли наше подданство. Затем, в 1770 году, большая часть тургоутов с их соплеменниками – хошотами, дурботами, хойтами и олютами,[163] незадолго перед тем также прикочевавшими с р. Или на Волгу, всего около 460 000 кибиток,[164] под предводительством хана Убаши, неожиданно вновь ушли в глубь Азии, сначала на оз. Балхаш, а потом в Илийский край. Дорогой беглецы сильно натерпелись от бескормицы, равно как и от стычек с попутными кочевниками. Погибло множество людей и скота. Однако на Или пришло все-таки 280 000[165] человек обоего