проводили день обыкновенно на дворе, спали же частью в дырявой юрте, которую чуть не ежедневно чинили, частью в соседней палатке; другая палатка назначена была для просушки коллекций и для препарирования птиц.

Обыденный порядок нашей жизни оставался ненарушимым за все время долгой стоянки на Лоб-норе. На восходе солнца мы вставали и пили чай; потом занимались писанием, расспросами туземцев, препарированием птиц и пр., словом – каждый своим делом часов до 9 утра, когда завтракали. Вслед затем отправлялись на охоту;[856] часов около трех или четырех пополудни возвращались на стойбища и обедали, после чего принимались за прежние занятия; затем пили снова чай и, наконец, часов в 8 вечера все ложились спать. Очередные казаки, в одиночку на три смены, держали караул до утра. Такая спокойная жизнь и обильная пища вскоре выгодно подействовали на наше здоровье. Только с приходом на Лоб-нор, быть может вследствие крутой перемены климата и абсолютной высоты, у многих из нас появились на лице прыщи и лишаи; в течение месяца болезнь эта прошла без последствий.

Сношения с туземцами. Выше уже было говорено, что в нынешнее посещение Лоб-нора туземцы приняли нас весьма радушно, совершенно противоположно тому, как они вели себя при первом моем здесь путешествии. Тогда, по наивному теперь признанию самих лобнорцев, «им было велено ничего нам не рассказывать или сообщать ложь». Под влиянием такого приказа от своих властей туземцы и сами смотрели на нас как на людей подозрительных. Ныне же мы явились на Лоб-нор совершенно неожиданно, так что китайцы не успели по-своему настроить местных жителей, да притом эти последние на опыте убедились, что ничего дурного мы не делаем. К тому же еще прибавилась столь широко распространенная во всем Восточном Туркестане ненависть к самим китайцам и надежда на русских как на возможных избавителей от гнета китайского. Словом, в нынешнее наше путешествие как на Лоб-норе, так и далее по Восточному Туркестану обстоятельства весьма благоприятно сложились в нашу пользу.

Прежде туземцы Лоб-нора и Тарима вовсе к нам не показывались и даже старались по возможности избегать нашей встречи; теперь лобнорцы, в особенности жители д. Абдал и ближайших к ней, постоянно посещали наш бивуак, дружились с казаками, приносили им хлеб или рыбу и не отказывались от нашего угощения. Несколько человек пришли к нам даже из Кара-курчина, а также приехали из Чархалыка, собственно для того, чтобы повидаться.[857] Кунчикан-бек чуть не постоянно при нас находился и всегда рад был исполнить каждое наше желание. Словом, непритворное радушие выказывалось нам на каждом шагу. Обо всем, что сами знали, лобнорцы теперь откровенно нам рассказывали; прежней подозрительности не осталось и следа. Те же лобнорцы, даже женщины, охотно согласились снять с себя фотографии, а впоследствии наперебой лезли фотографироваться. Доверие и дружба к нам туземцев простирались до того, что они позволили выбрать для коллекции пару маральих рогов из числа собранных в своем высокочтимом мазаре. Когда мы перешли на другой бивуак от д. Новый Абдал, ее жители ускорили свою перекочевку в д. Старый Абдал, чтобы быть к нам поближе. Затем, как только начала ловиться рыба, нам почти ежедневно приносили в подарок лучшие из пойманных экземпляров. С своей стороны мы старались ласково обходиться с добродушными лобнорцами, не скупясь за все им платили и делали подарки старшинам. Так, Кунчикан-беку были подарены карманные часы и стереоскоп. Старик был в восторге и, похваставши этими подарками перед своими приближенными, живо шмыгнул в маленькой лодочке вверх по Тариму, где в укромном месте закопал в песок полученные вещи.

Однако не беспечально продолжались искренние, доброжелательные к нам отношения лобнорцев. Один из них, совсем еще молодой, украл у нас для изготовления капкана три железных колышка от палатки и был пойман казаком на месте преступления. Не только Кунчикан-бек, но и вся д. Абдал, родня виновного до крайности были возмущены подобным поступком. Тотчас собрался суд старшин и единогласно приговорил воришку к смертной казни. Только мое заступничество спасло несчастного. Но все-таки его сильно наказали палками и выселили в «отдаленные» места Лоб-нора. В продолжение двух-трех часов суд, приговор и его исполнение были окончены.

Немного спустя после этого происшествия неожиданно были возвращены посланные мною, вскоре по прибытии на Лоб-нор, письма в Россию. Вероятно, они дошли до г. Курли, откуда их вернули вспять китайцы. Официально же Кунчикан-бек, отправлявший эти письма, получил от старшего над ним таримского управителя Насыр-бека, конечно по приказанию китайцев, бумагу следующего содержания:

«Кунчикан-беку от Насыр-бека.

Вы свои распоряжения оставьте. Вы послали пакет от русских для отправки в Кульджу. Я посылаю этот пакет вам назад. Вы нашли себе нового да-женя?[858] Наши начальники – китайцы; Кульджой управляют они же. Когда есть наши начальники китайцы, вы не должны слушать русских. Приехали 20 русских, хотя бы приехало их две тысячи, нам все равно. Как смели вы служить им самовольно, зная русские мысли?[859] Получивши это письмо, поезжайте ко мне день и ночь отдать отчет не дальше трех суток. Насыр-бек Кадырис».

Сам Кунчикан-бек не поехал по этому требованию, но отправил вместо себя доверенного человека. С ним я опять послал те же письма для доставки их в наше кульджинское консульство. Впоследствии эти злополучные письма вновь к нам вернулись с комическим объяснением китайцев, что «в трактате у них с Россией нет обязательства препровождать русские письма с Лоб-нора». [860]

С этого времени начались постоянные относительно нас каверзы и подвохи со стороны китайцев, в особенности когда мы пошли на Хотан. Об этом не один раз будет речь впереди. Теперь упомяну только, что неожиданное появление наше на Лоб-норе произвело немалый переполох среди туземцев ближайших частей Восточного Туркестана. С одной стороны до Кэрии и даже далее, а с другой через Курлю и Карашар к Турфану быстро разнеслась весть, что на Лоб-нор пришло русское войско воевать против китайцев. Туземцы охотно поверили этой нелепости и местами, как, например, в Кэрии, готовы были даже произвести восстание. Китайцы струхнули не на шутку. Для разъяснения дела из Кэрии командирован был на Лоб-нор китайский чиновник с переводчиком. Когда эти посланцы явились к нам, мы показали им свой пекинский паспорт и объяснили цель своего путешествия. Китаец уехал обратно несколько успокоенный. Тем не менее он всячески старался, конечно безуспешно, отговорить нас от пути с Лоб-нора в Хотан, предлагая взамен итти через Курлю на Кульджу.

Первые вестники весны. Полным контрастом зимнего запустения Лоб-нора является кипучая здесь суматоха перелетных птиц в период ранней весны. Там, где за неделю или две перед тем почти в редкость можно было встретить живое существо, теперь, словно по мановению волшебника, вдруг появляются целые тучи пернатых созданий. Их гонит сюда из теплых стран юга тот всемогущий голос природы, который пробуждает в каждой перелетной птице неудержимое стремление поскорее попасть с места зимовки на свою северную родину, на радость брачной там жизни и трудную пору вывода детей, а также собственного линяния. И вот лишь только солнце заметно начнет пригревать охолодевшие пустыни Лоб-нора, как уже сюда являются пернатые гонцы из Индустана. Быстро снуют они вдоль замерзшего еще озера и опять большей частью на время исчезают затем, как говорят туземцы, чтобы снова вернуться за Гималаи и поведать своим собратьям о результатах осмотра.

Как бы там ни было, но уже 27 и 28 января мы встретили на Лоб-норе небольшие стайки лебедей (Cygnus olor?) и уток-шилохвостей (Anas acuta). Сплошной лед еще покрывал тогда всю воду, так что прилетным гостям решительно негде было присесть, разве только в незамерзающих, как говорят, местами тростниках Кара-курчина. Туда и направлялись замеченные стайки, но вскоре летели обратно, спешно и суетливо, видимо отыскивая талую воду.

Вслед за тем появившиеся птицы исчезли до 7 февраля, когда опять появились уже значительные стада тех же шилохвостей. Они хотя и не гнездятся на Лоб-норе, но на весеннем прилете составляют решительно преобладающий вид над всеми другими породами уток.

Лебедей же здесь вообще немного;[861] в течение как настоящей весны, так и весны 1877 г. мы видели их лишь изредка и в малом числе. Однако туземцы говорят, что тех же прилетных лебедей бывает гораздо больше в Кара-курчине и на оз. Кара-буран. Одновременно с первыми лебедями и утками показались на Лоб-норе и орлы (Aquila fulva?) сначала изредка, а затем несколько чаще, когда начался валовой пролет водяных пород. Не запоздали и турпаны (Casarca rutila) – первый единичный экземпляр замечен был 31 января; до половины февраля их было очень мало; несколько больше прилетело