после последнего визита Юрыся в постоянном ожидании, занимаясь вязанием и выглядывая в окно, и что она не сделала ничего (во всяком случае, так могло показаться), чтобы получить хоть какие-нибудь сведения о своем любовнике, а по сути дела, почти муже. Конечно, Юрысь так ее воспитал, но Завиша должен был поверить в то, что она никогда не пыталась установить, где на самом деле в данный момент находится капитан запаса и где он проводит ночи, когда его нет на Пивной. Он приходил и уходил, как будто бы с фронта (действительно ли Ванда искренне верила в этот вечно огненный фронт Юрыся?), а ее единственной обязанностью было одно — терпеливо ждать. Ванда ставила два прибора на рождественский стол, а под елку клала свитер, красиво упакованный в цветную бумагу. Его халат висел в ванной комнате, его домашние туфли стояли под кроватью. Юрыся убили на Беднарской, то есть в тысяче метрах от Пивной, а она ничего не знала (или делала вид, что не знала), до нее не доходили ни слухи об убийстве, ни разговоры, она не видела некролога в «Завтра Речи Посполитой» (пожалуй, это наиболее вероятно) и короткой заметки в «Польске Збройной» (ее она тоже не читала). Впрочем, обе эти газеты писали о трагической смерти капитана запаса, не сообщая подробностей. Полиция сделала все, и на этот раз ей это удалось, чтобы убийство на Беднарской улице не стало предметом сенсационных спекуляций журналистов.

Юрысь умер, как жил, почти нелегально, одиноко, без какого-либо шума, где-то в стороне от оживленных дорог. Завиша спросил: а случалось ли раньше, что он так же долго не подавал признаков жизни? Ванда тут же подтвердила: ведь она же знала, что его в любую минуту могут послать на другой конец света и у него не будет возможности… Верила ли она в это на самом деле? Ротмистру казалось, что Юрысь, которого ждет пани Ванда или, точнее, ждала до того момента, как он, Завиша, появился в ее квартире на Пивной улице, это какой-то совершенно неизвестный ему человек, а не хорошо знакомый отставной офицер. Он был персонажем из легенды, из романа, а его жизнь состояла из одних только самоотверженных поступков и неизвестного миру героизма. Не потому ли он не женился на Ванде, что ему хотелось навсегда остаться таким? Или это она?..

Завиша ожидал, что дверь ему откроет женщина в трауре, а увидел пухленькую, довольно красивую блондинку в светлом домашнем платье. Когда ротмистр сказал: «Я был другом Станислава Юрыся» — и почувствовал на себе ее взгляд, взгляд женщины удивленной, но совершенно спокойной, он уже не верил. Потом Ванда оставила его одного в уютной комнате; на буфете стояли фотографии Юрыся и советника Зярницкого… Завиша ждал долго, не зная, должен ли он постучать в дверь, за которой исчезла эта женщина. Несколько раз он подходил к двери, попытался даже заглянуть в замочную скважину. Плакала ли она? Когда Ванда вернулась, ее глаза, казалось, стали больше и темнее. И первое, что она спросила — не «Как это случилось?», а «Где его похоронили?». Потом сказала, что до весны нельзя будет поставить ему памятник. Ее очень беспокоило, есть ли на могиле крест, а также табличка, металлическая ли и какая на ней надпись. Она была уверена, что никто не зажег свечки на его могиле, никто в сочельник не поставил елки. Ведь, кроме нее, у него не было женщин, а это женское дело, и даже если ему устроили пышные похороны, то позже все равно некому было позаботиться о могиле.

Завиша не знал, может ли он ей задавать вопросы, а ему хотелось спросить о многом. Или все разговоры следовало перенести на потом, а сейчас оставить ее одну? Каждое слово, которое приходило ему в голову, казалось неуместным. Завиша не сказал: «Его убили», а: «Он погиб», и Ванда тут же добавила: «Как герой», — и ее пафос не казался фальшивым, а ротмистр склонил голову, думая о том, что придется ей сказать правду о смерти Юрыся и что тон их разговора ему не нравится, он должен быть иным, и, наконец, что он ей не верит, а позволяет себя обманывать, как наивный юнец, который в первый раз…

Он грубо заявил, что полиция ведет следствие, а дело необыкновенно запутанное и трудное. Казалось, Ванда не понимает; она даже не спросила, нужно ли ей явиться для дачи показаний, и не проявила никакого интереса к подробностям смерти своего возлюбленного. Завиша понял одно: что бы он ей ни сказал о Юрысе, если, конечно, поведение пани Зярницкой не является заранее продуманной позой, ему не удастся разрушить миф, возвышенный образ, который создал в этой квартире капитан запаса, и нет никаких оснований лишать эту женщину веры в легенду, если она по-настоящему в нее верит.

Все это казалось необыкновенным и не очень-то ясным. Он ожидал увидеть отчаяние, равнодушие, а больше всего — просто привычный траур, во всяком случае реакцию знакомую и достаточно обыденную, чтобы без труда выбрать соответствующую манеру поведения. Завиша надеялся узнать об Юрысе что-то новое, ведь он нашел человека, который знал Юрыся с неизвестной ему стороны. Оставалось только спросить: «Могу ли я вам чем-нибудь помочь?» и «Если я буду вам нужен…»

Нет, помочь он ей ничем не может, на кладбище она съездит сама, а если ротмистр оставит свой адрес…

Он оставил. И вот Ванда Зярницкая осматривается по сторонам, бросает взгляд на стол, на котором еще стоят рюмки, лежит ветчина в бумаге и сыр на тарелке. Казалось, что в этой квартире она чувствует себя совершенно свободно. Большая, бело-черная, ибо Ванда была уже в черном платье, очень домашняя и абсолютно неправдоподобная, непонятная. Похоже, она примирилась с судьбой, но в то же время полностью поглощена своим трауром. Довольно странно, что Ванда пришла без предупреждения в квартиру одинокого мужчины — ведь на визитной карточке был его телефон — и не сказала ничего приличествующего случаю. Выходит, она бесцеремонная и невоспитанная женщина?

Нет. Большие белые руки лежат на столе: обручальное кольцо и один перстень… Разве вдовы носят обручальные кольца? Завиша никогда над этим не задумывался. Но ведь она же не вдова Юрыся! А может, Ванда просто все делает в шоковом состоянии, получила удар без наркоза? Месяцы ожидания — и удар. Сколько ей может быть лет? Похоже, что она в возрасте Баси. И довольно приятная. Нехорошо так думать, но эта рука, которая отправилась сейчас со стола на колено… И всякий раз, когда Завиша потом вспоминал этот вечер, первый вечер, проведенный с Вандой, он видел ее руки, пальцы, неподвижно лежащие на столе, потом открывающие сумочку, поднятые к лицу, касающиеся висков, держащие носовой платок, на какое-то мгновение поднесенный к глазам…

Завиша еще не отдавал себе отчета в важности ее визита и в том, к каким последствиям он приведет, но чувствовал — во всяком случае так ему казалось позже — беспокойство и такой же страх, как в тот момент, когда он в первый раз за много лет встал перед зеркалом в гражданской одежде, зная, что с сегодняшнего дня ему не придется застегивать на груди крючки военного мундира.

— Только в тот момент, — сказала Ванда, — когда я прочитала вашу визитную карточку, я вспомнила, что Стась говорил мне о вас. Еще в старые времена; вы ведь были друзьями и работали вместе. — Последние слова она подчеркнула особо.

Завиша что-то в подтверждение буркнул.

— Вот почему, — продолжала Ванда, — я должна была с этим прийти именно к вам, ведь у меня никого нет… — Тогда-то он и увидел пальцы, открывающие сумочку.

Он слушал и не верил; да и позже так до конца и не поверил, предполагая какую-то хитрость, хотя сам убедился в том, что, несомненно, письмо было написано рукой Юрыся, а векселя подлинные. И все же Завиша никак не мог подавить в себе недоверие, особенно когда услышал о тайниках в стене, об укрытых сейфах. И все это у Юрыся, тертого калача, и вдруг такое ребячество, наивность, глупость просто…

— Значит, ключ у тебя лежал три года? — допытывался он у нее позже.

— Да, а почему ты все время меня об этом спрашиваешь? — И повторяла: — Еще покойный муж Зярницкий встроил в стену спальни под нашим свадебным портретом металлический ящик. Когда Стась его увидел… У него же не было другого дома, только здесь на Пивной, так вот, когда он увидел этот тайник, то сказал, что будет в нем хранить важные бумаги. И еще сказал, что только после его смерти — он часто говорил о смерти, хотя я очень сердилась — я должна буду открыть ящик, потому что найду там кое-что для себя…

Завиша понимал, конечно, что Юрысь не мог держать эти документы в собственной квартире, но чтобы так довериться Ванде, довериться окончательно и безгранично, зная, что простое любопытство…

Конверты даже не были запечатаны. Зярницкая бросила их на стол.

— Посмотрите, пожалуйста, и посоветуйте.

И в самом деле: к кому она могла обратиться? Завиша открыл первый конверт и вынул из него несколько листов бумаги, исписанных разборчивым почерком Юрыся. И тут же забыл о присутствии Ванды. Прочитав, он старательно сложил листочки и сунул их в карман.