Берлина или из Вены. Следователь сначала решил вызвать Бжецкую, впрочем, он не ожидал от этой встречи многого и был прав, потому что услышал ответы вежливые, гладкие, безразличные и не дающие ничего нового. Дама лет тридцати, лицо мадонны, слегка подкрашенное, простой темно-синий костюм, креп-жоржетовая блузка, а когда он подносил зажженную спичку — едва ощутимый запах духов… Кшемек в этом не разбирался, но, похоже, духи были хорошие.
— Я встречаюсь со столькими людьми, пан следователь, и у меня прекрасная память на лица. — Улыбка. — Профессия такая. Так вот, когда полицейский показал мне эту фотографию, я сразу же сказала: пан Юрысь. Где я с ним познакомилась? Боже мой, я видела Юрыся, наверное, раза два в жизни, трудно это даже назвать знакомством. В первый раз… Минутку… — Сигарета с длинным мундштуком, тонкие пальцы, на ногтях чуть розоватый лак. — Ну конечно, в кафе, кажется, в гостинице «Европейской». Он встал из-за круглого стола, за которым, вы, вероятно, знаете, обычно сидит старая гвардия. Потом подошел к нам и поздоровался с моей знакомой, мы обменялись несколькими словами… С кем я была? Разве это важно? С Эвой Кортек. Она тоже ничего интересного вам не скажет, Я знаю, потому что, когда Юрысь отошел, она шепнула: «Я его почти не помню, не понимаю, почему он счел уместным…» (Кшемек был уверен, что он где-то уже слышал фамилию Эвы Кортек, но не мог вспомнить… Какое-то запутанное дело, нет, сам он наверняка им не занимался.) А во второй раз я встретила его в нашем доме у ворот. Я как раз выходила, а он стоял у входа, как будто бы кого-то ждал. Узнал меня, поклонился, мы поговорили о том, что погода плохая, настоящая осень. И это все. Нет, я его больше на Беднарской не встречала и понятия не имею, к кому он мог ходить.
Следователь попросил дать ему адрес Эвы Кортек. Каждая информация об убитом, объяснил он, важна. Пани Мечислава Бжецкая кивнула и на прощанье послала ему едва заметную, короткую, но многообещающую (Альберт Кшемек мог ошибиться) улыбку.
Но уже через несколько дней Эва Кортек перестала его интересовать (то есть он перестал ею интересоваться по многим причинам, которые считал существенными), хотя полностью исключить ее из этого дела было довольно трудно. Случилось так потому, что судебный следователь Альберт Кшемек ухватился за нить, которая, как он считал, должна привести его к самому большому жизненному успеху, на порог карьеры, поэтому он решил упорно держаться за эту нить, отказавшись от всякого рода побочных — верил ли он в это на самом деле? — и опасных поисков. Впрочем, личная порядочность следователя Альберта Кшемека, которую мы не собираемся подвергать сомнению, имеет здесь второстепенное значение. Он был совершенно уверен, что поступает честно, и даже после бесед с Завишей-Поддембским и Напералой не позволял себе в чем-то сомневаться, и долгое время ему прекрасно удавалось поддерживать у себя, как он это называл, личную психическую гигиену.
Фамилия агента, благодаря которому и добился успеха следователь Кшемек, естественно, не была упомянута ни в одном из отчетов. Это был дока в полицейских делах, человек в возрасте, лишенный какого бы то ни было честолюбия; его не интересовало, как используется добываемая им информация, он работал добросовестно, пил только тогда, когда этого требовали служебные обязанности, а все свое свободное время старался посвятить жене и двум подрастающим дочерям. Особо ценилось его умение работать «на кухне»; он предпочитал входить в дом не с парадной лестницы, а через черный ход, предназначенный для прислуги, и редко горничная, кухарка или даже экономка с отличными рекомендациями, много лет верно служившая своим хозяевам, отказывались пересказать ему содержание подслушанных разговоров, ходящие по дому сплетни или сообщить о происшедшем скандале.
Вачёва, так ее называли, сорокалетняя вдова, работающая у незамужней Янины Витынской («я для нее как мать», — говорила она) и живущая в доме напротив, не оказалась исключением. Возможно, она надеялась, что пожилой, обстоятельный, непьющий мужчина… А может быть, ей было приятно поболтать с ним в ресторанчике на углу Доброй улицы… На стенах еще висели плакаты: «Не забудь четыре слова: сейм — то положенье ново», «Голосовать идти ленишься ты на радость коммунистам». Кто-то эти плакаты потом сорвал. Снег шел и таял, дети в старых, дырявых ботинках бежали с кастрюлями в руках по Доброй улице на кухню для безработных. Иногда вечером Янину Витынскую привозил черный лимузин, шофер в кепи открывал дверцу, а из окон глядели бабы. «Этой-то хорошо», — говорили они о той, которая ловко пробегала несколько метров до ворот, стараясь не испачкать свои туфельки. Мечислава Бжецкая возвращалась значительно позже, чаще всего на такси, и, как правило, не одна. Пенсионер Клюза ходил в кафе на Длугую улицу, где он когда-то встретил Юрыся и Ванду Зярницкую. Инвалид с трудом ковылял вверх по Беднарской, переходил Краковское Предместье там, где эта улица пересекалась с Медовой, и останавливался перевести дух под колонной Зигмунда. Вачёва знала в доме всех, хорошие, порядочные люди, а уж панна Янка — настоящий клад, хотя богач, у которого она работает («он ее ценит и хорошо платит»), этот Ретиган или Ратиган — как его там? — не то еврей, не то немец… А вот на мужчин ей не везет… Еще одна рюмка. Вачёва чуть склонила голову, смотрит несколько смущенно и кусочек хлеба осторожно держит двумя пальцами… А ведь сколько раз она ее предупреждала, как мать, особенно когда появился пан Стась… Пан Стась — это, конечно, Юрысь. Вачёва сразу его узнала, как только увидела фотографию. Он у Янки бывал не часто, всего несколько раз, Вачёва знает, что они предпочитали встречаться в городе. Вроде серьезный, да и уже в годах, а… — Она не стала развивать эту тему. — Даже как-то раз остался на ночь…
Агента, который, конечно, мало знал о Юрысе, неожиданный роман капитана запаса с секретаршей Ратигана ничуть не удивил. Ведь он, так же как и судебный следователь Кшемек, ничего не слышал о Ванде Зярницкой. Впрочем, этот роман, как сказала Вачёва, продолжался всего несколько месяцев, потому что появился Эдвард Зденек. Сопляк без гроша в кармане, студент не студент, вроде учится на инженера, но сколько лет этого надо ждать, а ведь так легко остаться старой девой, — Вачёва улыбнулась, — даже если ты — Янина Витынская. Знали ли друг о друге Юрысь и Зденек? Зденек, кажется, знал, потому что Вачёва сама слышала, как он громко отчитывал, да, именно отчитывал Янку, говоря: «Порви ты наконец с этим типом». Нет, фамилию Юрыся она не слышала, уж Янка не проболтается, а когда кого-то убили ножом в подворотне и все только об этом и судачили, ей сказали, что это чужой, не здешний. Вачёва вначале даже подумала: а может, это он? Но ее хозяйка была, как всегда, спокойна, а в газете в первые дни вообще ничего не писали, а потом поместили только сообщение о том, что было бандитское нападение, и инициалы убитого. Возможно, агента удивила такая необыкновенная сдержанность прессы, но ведь никто ему не поручал рассуждать на эту тему. Он скрупулезно отметил в тетрадочке, сколько ему пришлось заказать еще водки и селедки, потом описал собственную комнату Вачёвой во флигеле напротив — чисто вымытый пол, покрытый в кухне газетами, и перина на кровати. А что касается того вечера, когда этого Юрыся пырнули ножом в подворотне, объясняла Вачёва, то лучше всего поговорить с Альбиной, то есть со старой Ротоловской. Она обычно сидит у окна и смотрит на улицу, да и что еще остается делать старушке, если внуки приходят все реже и реже?
Маленькая, седенькая, все у нее как полагается, даже чаем угощает; образок, усатый унтер-офицер на столике у кровати. Ей и в голову не приходит, какую важную роль ей предстоит сыграть — главного свидетеля следователя Альберта Кшемека, именно такого, о котором прокурор может сказать: «Кто из нас усомнится в словах Альбины Ротоловской?» Очки под рукой, но, нет, ей их надевать ни к чему, разве только для чтения, плюс три, дальнозоркость, в старости хорошие глаза — это клад. К ней никто не зашел, никто ни о чем не спросил, а она даже не могла предположить, что увиденное ею в тот вечер имеет какое-то значение.
Фотография. Да, этого человека (речь идет о Юрысе) она несколько раз видела у ворот, но в тот страшный день, когда произошло убийство, — нет. Возможно, он пришел раньше, когда Альбина заваривала себе чай, или позже, когда она ела рисовую кашу на молоке. Около десяти Ротоловская снова села у окна. У ворот уже стоял большой черный автомобиль, и ничего не происходило. Потом вышел молодой человек в кепке, потом машина уехала и через несколько минут в подворотню заглянул полицейский. Ну а сразу же после этого «скорая помощь», полиция, несколько поздних прохожих…
Оказалось, что этот молодой человек в кепке, который последним, перед приходом старшего сержанта, выходил из ворот, был Эдвард Зденек. Ротоловская несколько раз видела его возле их дома. И кроме того, она его видела в обществе Янины Витынской. Такие молодые, такие красивые, такие влюбленные друг в друга! Господи, до чего же прекрасное время — молодость! Вачёва — она, кстати, очень порядочная женщина — конечно рассказывала ей обо всем. Девушка немного легкомысленная, но господь бог грех простит, а с возрастом человек ума набирается.
