отечеству, которое с гражданской войны я защищал, но, вместе с тем, логика борьбы затянула меня в эти глубочайшие преступления, в которых я признаю себя виновным.

Член суда Дыбенко. Как можно сочетать горячую любовь к родине с изменой и предательством? (...)

Тухачевский. Повторяю, что логика борьбы, когда становишься на неправильный путь, ведет к предательству и измене»[111].

То есть подсудимый стремится представить свою заговорщицкую деятельность как проявление неких идейных убеждений, основанных на любви к родине, армии и отечеству. Но это были лишь слова. В действительности его устремления основывались на других предпосылках. В своих собственноручных показаниях Тухачевский признавался, что после освобождения с поста начальника штаба РККА, ощущая себя незаслуженно обиженным, он сошелся с людьми, у которых были «сильны протроцкистские настроения».

У него на квартире регулярно собирались и приятели, тоже не удовлетворенные своим служебным положением. Конечно, они не хотели открыто признаться, что для обеспечения собственной карьеры руководствуются чисто шкурными, личными интересами. Поэтому в дружеских застольных компаниях они много говорили о политике. В Тухачевском они видели фигуру, способную помочь осуществлению их затаенных намерений; и тщеславному человеку льстило признание его достоинств.

В принципе, поначалу, он удовлетворился бы постом наркома обороны, и когда Сталину доложили о брожении в армейской среде, он не стал «осаживать» амбициозного военного. Вождь ценил инициативных людей и не только дал «фрондеру» шанс проявить себя, предоставив ему от­ветственный пост, но выделил его, символически присвоив звание маршала. Однако корм оказался не в коня.

Амбициозный человек, Тухачевский не умел кропотливо заниматься деловой организационной работой. Не имевший технического образования, в развитии военной техники он отдавал предпочтение прожектерским проектам. А в боевой подготовке войск увлекся рекламными играми с высадкой десанта и марш-бросками. Как всякий дилетант, начитавшись литературы о прошлых войнах, он мнил себя стратегом и мысленно уже примерял на себя шляпу Наполеона. Предвоенные контакты с германскими коллегами и поездки за границу упрочили уверенность в его предназначении: стать не только исполнителем чужих указаний, но и самому «творить» мировую политику.

Он видел усиливающуюся роль Германии в стремлении к мировому господству. И, как многие оппозиционеры, не верил в то, что в случае войны Красная Армия сможет противостоять агрессии. Как это ни может показаться парадоксальным, но Тухачевский был прав. Если бы совместное нападение Германии, Польши и Японии на СССР произошло в 1937 году, то армия не смогла бы противостоять агрессии. В это время современной армии фактически еще не было, а промышленность не производила достаточного количества танков, самолетов и другой военной техники.

Поэтому Тухачевский и его подельники заранее сделали ставку на победителя. Их выбору способствовали и непосредственные личные контакты заговорщиков с коллегами из Рейхсвера и, стремясь поддержать свой имидж в глазах профессионалов, заговорщики охотно делились «с немецкими друзьями» секретными сведениями.

На процессе Тухачевскому был задан вопрос: «Председатель. Какие цели Вы преследовали, информируя германских офицеров о мероприятиях Красной Армии?

Тухачевский. Это вытекало из наших разговоров о со­вместных задачах по поражению Польши. До прихода Гитлера к власти у нас были тесные отношения с Германским генеральным штабом...».

Могли ли налаженные в застольных беседах «друже­ские» отношения стать антагонистическими после прихода к власти Гитлера? Для этого не было причин. Впрочем, даже в 1937 году Гитлер еще не был тем Гитлером, каким мир станет воспринимать его после 1 сентября 1939 года. Германский канцлер еще не имел всей полноты власти и целиком зависел от своего генералитета. Поэтому, несмотря на события в Испании, ни у немецких, ни у советских военных не было необходимости смотреть друг на друга сквозь перекрестия в окулярах орудийных при­целов. Наоборот, несогласие с политической линией руководства своих стран даже объединяло их, а «за дружбу» нужно было платить.

В своих показаниях Тухачевский признался, что и в 1936 году, через Путну, – он передал немцам: «сведения о состоянии авиации ПВО и мехвойск в Белорусском и Киевском военных округах и о графиках сосредоточения войск на западных границах». В показаниях Путны тоже говорилось, что от Тухачевского он также получил сведения: «о состоянии и перспективах вооружения РККА» и «о состоянии военной промышленности СССР». На вопрос председателя суда о том, откуда к нему поступили сведения об авиации, Тухачевский ответил: «От Алафузо».

Впрочем, в вопросах политики у заговорщиков был более опытный руководитель, чем заместитель наркома обороны. На процессе состоялся и такой диалог между председателем суда Ульрихом и подсудимым.

«Председатель. Как организован был центр военной организации, по чьей директиве и какие задачи этот центр ставил?

Тухачевский. Центр составился, развиваясь, неодновременно. В центр входили помимо меня – Гамарник, Каменев С.С., Уборевич, Якир, Фельдман, Эйдеман, затем Примаков и Корк. Центр не выбирался, но названная группа наиболее часто встречалась.

Председатель. С какого года принимал участие в этом центре Гамарник?

Тухачевский. С 1934 г.

Вопрос. Чем Вы объясняете, что в Ваших показаниях фамилия Гамарника сначала не упоминалась?

Тухачевский. Я сначала не все показывал следствию, о чем я сказал. В дальнейшем я показывал все...

Председатель. Какие были взаимоотношения внутри центра между Вами и Гамарником? Вы считались руководителем?

Тухачевский. Я был по западным делам, Гамарник по восточным.

Председатель. Значит, Вы были руководителем организации по западному театру военных действий. Но кто чей признавал авторитет? Вы Гамарника или Гамарник Ваш?

Тухачевский. Я бы сказал, что здесь было как бы двоецентрие.

Председатель. Вы считаете себя руководителем центра? Это проходит красной нитью по всем показаниям.

Тухачевский. Гамарник вступил в центр позже, но авторитет его был выше, чем у меня»[112].

Могли ли после таких признаний у членов суда возникнуть сомнения в наличии заговора? Впрочем, у судей было достаточно материала для оценки вины подсудимых. Корк начал свои признания заявлением: «Я попросил бы, гр-н председатель, позволить мне вкратце... рассказать то, что мне известно как члену центра то, что я делал. Я думаю, это будет полезно не только суду, но и всем тем командирам, которые здесь присутствуют». Его «краткая» разоблачительная речь «заняла 20 листов стенограммы суда».

Примаков заявил, что он «прошел все стадии борьбы с партией, вплоть до вооруженного восстания». На вопрос председательствующего: «На какие силы Вы рассчитывали? Ведь с вами танковая бригада не пошла. Вы завербовали только командира бригады», – он ответил молчанием. Заискивающую готовность к даче показаний демонстрировал Фельдман, его выступление заняло 12 листов стенограммы. Гнетущая атмосфера царила и в зале, где сидели приглашенные, и за барьером, где находились обвиняемые.

Запасной член суда командарм 1-го ранга И. Белов так описал свои впечатления в записке Ворошилову: «Глаза всей этой банды ничего не выражали такого, чтобы по ним можно было судить о бездонной подлости сидящих на скамье подсудимых. Облик в целом у каждого из них... был неестественный.

Печать смерти уже лежала на всех лицах. В основном цвет лица был так называемый землистый... Тухачевский старался сохранить свой «аристократизм» и свое превосходство над другими... Пытался он