— На свою работу я всегда смотрел как на цепь поединков, в которых побеждает ум, убежденность в своей правоте, моральное превосходство… Ну и, конечно, хитрость, ловкость, остроумие. Как вы правильно догадываетесь, начальство никогда не поощряло мой образ действий.

— Так вы, оказывается, джентльмен! — воскликнула она. — Вот, значит, кому я обязана тем, что во время допросов меня только пугали? Как же вам удалось сдержать пыл господина гауптмана?

— Оставим его, — попросил Краммлих.

— Я вижу, — сказала она, кивнув на стол, — что вы здесь давно.

— Все ждал вас… Начал даже побаиваться, что не придете.

— Я не виновата: дела запущены.

— Поверьте, я искренне огорчен.

— О, не стоит. Понемногу привожу их в порядок.

— Слава богу, — сказал Краммлих, — поверьте, мне было бы досадно, если бы ваша фирма понесла убытки. О, даже крабы!.. — воскликнул он, наблюдая закуски, которые кельнер выставлял на стол, и повернулся к метрдотелю. — Ты неплохо соображаешь, мой друг!

К метрдотелю уже вернулась вся его важность. Он налил в бокалы вино и величественно удалился на кухню.

Краммлих взялся за бутылку и заговорщицки подмигнул:

— Может быть, коньяк?..

— Нет, нет!.. Последние дни у меня было несколько однообразное меню. Коньяк после него — это слишком сильно.

— Сдаюсь, — сказал Краммлих, — я совсем забыл, что вы с утра еще не ели.

— Откуда вам это известно, Томас?

Он поглядел на нее с сожалением. Конечно, в этой ситуации можно было вести себя по-всякому. Можно было разыгрывать искренность, или влюбленность, или доброжелательность — все могло сойти, все было одинаково к месту, если соблюдать чувство меры. Это главное. После того, конечно, как игра рассчитана со всеми вариантами на максимальное количество ходов вперед и осталось только не разбить хрупкое сооружение неловким движением. Пусть само плывет по течению. Нужно быть только умелым статистом и предупреждать о подводных камнях.

Краммлих кивнул головой: оглянитесь.

Семина посмотрела в ту сторону. Возле окна, конечно, теперь без плаща и суконной кепки, сидел все тот же «фермер», пил пиво и читал газету. Все это так напоминало Париж!..

— Как тогда! — сказала она с мечтательной улыбкой.

— Не правда ли? — оживился Краммлих. — Что поделаешь — мой шеф неисправим. Один из его девизов: «доверяй, но проверяй».

Появился оркестр: аккордеон, труба и скрипка. Для начала они исполнили «Марш Геринга», потом пошли танго и фокстроты. Томас Краммлих, не забывая о великолепном бифштексе, танцевал со своей дамой, но делать это было все труднее: коньяк оставлял голову ясной, однако ноги выходили из-под контроля.

— Русские взяли еще какие-то города? — спросила Семина.

— Не знаю, право. Я сегодня не видел сводку.

— Отчего ж вы так невеселы? — не отступала она. — Вчера в этом были виновны Черняховский и Толбухин. Утром у вас улучшилось настроение, а теперь вот снова…

— Неужели так заметно?

— Мне кажется, вы много пьете.

— Пожалуй, вы правы.

На него вдруг нахлынула странная волна: захотелось открыть душу, поделиться тем сокровенным, что давило его весь день. Это не должно было повредить игре, Краммлих даже наверняка знал, что не повредит, а поделиться с кем-то было просто необходимо. Все равно с кем. Так почему бы не с нею? Кстати, она поймет его лучше многих друзей…

— Вы угадали, Рута. У меня сегодня необычный день. На человеческую жизнь таких дней выпадает немного: когда приходится принимать решение, которое окажет влияние на всю дальнейшую жизнь. — Он грустно улыбнулся. — А я, да будет вам известно, не люблю принимать решений. В особенности — ответственных. Принципиальных. По-моему, любое решение, даже самое мудрое, не может быть лишено недостатков. Это так естественно, но у меня дурацкий характер — я почему-то помню именно о них… о недостатках. И всегда думаю: ведь сколько было других вариантов, а у тех вариантов — своих вариантов…

Он рассмеялся и подумал, что нет, с Дитцем он не был бы так окровенен. И с другими тоже. Разве что с Отто можно было так поговорить, но Отто замучило гестапо. Проклятые мерзавцы!..

Краммлих по выражению ее лица понял, что она не понимает его гневной гримасы, и поспешил ее успокоить:

— Не обращайте внимания, Рута, я вдруг вспомнил одного своего друга… Он погиб… Да, так я остановился на вариантах? До сегодняшнего дня у меня было все ясно. Помните, я ведь вам вчера рассказывал: отец, его заводы, прочное положение в обществе… И вот сегодня я получаю депешу. Наш город бомбили американские Б-17. Не знаю, слыхали ли вы о них. Так называемые «летающие крепости». Мать сообщает, что главный удар был нанесен по нашим заводам. Видать, убытки не маленькие, потому что отец сейчас в госпитале — инфаркт…

— Вы его любите?

— Откровенно говоря, не очень. Ведь столько лет были вдали друг от друга. Да и прежде мы с трудом находили общий язык. Он хотел сделать из меня коммерсанта и никогда не поощрял мое увлечение философией.

— Так вы философ?..

Он увидел ее искренний интерес и был очень польщен.

— Увы! Во всяком случае, учился философии, если этому только можно выучиться… И вот теперь я вижу, что отец был не так уж не прав, как мне тогда казалось. Хорошо, если он останется жив, спаси его господь… Мне страшно подумать, что будет с матушкой, если он не выживет. И куда денусь я со своим университетским дипломом?

— Но ведь у вас есть специальность! — воскликнула она. — И какая доходная! Вспомните хотя бы доктора Геббельса.

— Так-то оно так, — усмехнулся Краммлих, — но для такого успеха мало иметь знания. Нужен еще темперамент, напор и соответствующий образ мыслей.

— А ваш?..

Она не договорила, но Краммлих ее понял и с грустью развел руками.

Они пробыли в ресторане довольно долго. Когда подошло время комендантского часа и Семина забеспокоилась, как бы не попасть в неприятную историю, Томас Краммлих безмолвно достал из внутреннего нагрудного кармана пропуск и протянул ей. Семина прочла, что подательнице пропуска Руте Янсон разрешается передвижение по городу в любое время суток. Это произвело на нее ожидаемое впечатление. Краммлих остался доволен.

Ему и в самом деле стало легче на душе после этих недолгих часов, проведенных с нею. И он был искренне огорчен, когда она затеяла разговор, которого Краммлих ждал давно, разговор, который он предвидел еще утром. Но мешать ей было нельзя, и он даже не подал виду, что о чем-то догадывается.

Они как раз танцевали.

— Томас, — сказала она, — этот тип все не уходит и так смотрит на меня… Ну, я еще могу понять — на улице. Но здесь…

— Я понял вас, — кивнул Краммлих, провел ее на место, а сам направился к столику, за которым сидел агент. Краммлих знал его уже полгода. Он потрепал агента по плечу. Тот обернулся. — Одевайтесь и идите следом за мной, — сказал Краммлих и пошел к выходу.

На улице он подождал агента. Тот вышел, увидал, что идет дождь, поморщился, поднял воротник плаща.

— Ты свободен, — сказал Краммлих, — катись отдыхать.