— Не торопитесь ему завидовать. И вы точно все исполнили?

— Да. Только снотворного дала меньше.

— А для чего вообще нужен был весь этот номер?

— Как для чего? Усмирить Асенова. Филип решил показать, что он за меня держится, и вызвать у Асенова ревность. Тогда бы он поторопился с нашей свадьбой. А чтобы не получилось скандала, говорил Филип, дай ему немного успокоительного…

— Пожалуй, на сегодня довольно. А вы умница!

— Об этом не беспокойтесь! — снова повторяет Магда. Она прощается и несет к дверям свое пышное тело, а вместе с ним — и приподнятое настроение, не забыв с порога послать мне ободряющую улыбку, ибо, на ее взгляд, если кто—то из нас двоих и нуждается в ободрении, так это я. Смеркается, когда я поднимаюсь по высокой лестнице на уютную мансарду гражданина Личева. Звоню, но вместо звонка слышу звуки старинной мелодии. В эту минуту дверь открывается, и из нее высовывается улыбающееся лицо хозяина. Истины ради следует отметить, что при виде меня улыбка на его лице быстро тает.

— Вы соединили радио со звонком? — спрашиваю я, чтобы дать хозяину время прийти в себя.

— Нет… Но и это мое изобретение, — мямлит Личев.

— Что, разве мы не войдем? — снова спрашиваю я, ибо хозяин загородил дверь, видимо, намереваясь объясниться со мной на лестнице.

— Конечно, проходите, — неохотно уступает дорогу старик. — Я, знаете, жду гостей.

— А я не собираюсь вас долго задерживать. Обстановка такая же, как и шесть дней назад. На столе

сандвичи и сухие пирожные. Негусто. Хотя… подождите! Хозяин, похоже, больше позаботился о пище духовной: у стены, покрытой листьями вьющегося растения, стоит роскошный телевизор. Диктор, уткнувшись в листы бумаги, читает новости.

— Это тоже ваше изобретение?

— Нет, конечно.

— И все же модель превосходная. Наверное, из валютного магазина?

Хозяин не торопится изобразить, что польщен моим комплиментом.

— У вас, если не ошибаюсь, весьма скромная пенсия? — говорю я, располагаясь в том Же самом удобном кресле.

— Весьма скромная, — подтверждает Личев, — Но и требования мои невелики. Сами знаете, старый человек. Одним словом, у меня есть некоторые сбережения.

— В долларах или иной валюте?

— Скажете тоже — «в долларах»! У меня нет американского дядюшки.

— Не изучал, к сожалению, вашу родословную. Но этот телевизор явно куплен на доллары. Могу даже назвать точную дату покупки. И имя человека, который вас сопровождал.

— Если вам известна вся эта история, зачем меня спрашивать?

— Я спрашиваю вас о предыстории: как вышло, что Асенов раскошелился на целый телевизор?

— А я вам еще в прошлый раз говорил: моя бывшая жена должна мне некоторую сумму денег, и поскольку она договорилась с Асеновым часть квартплаты получать в долларах…

— Прошлый раз вы не говорили, а отрекались от этого.

— Но ведь…

— Минутку! Хочу обратить ваше внимание, что плата Асенова за квартиру не была так велика, чтобы на эти деньги купить телевизор.

— Но именно это я и собираюсь вам объяснить: со стороны Асенова это был аванс. Так сказать, услуга за услугу.

— За какую услугу?

— Я вам уже рассказывал. — Старик конфузливо смолкает. — Помните, я собирал для него некоторые сведения о девице, на которой он думал жениться.

— А, запамятовал… В таком случае сделка была вполне почтенной.

Личев молчит, глядя на меня краешком глаза, и, видимо, прикидывает, что я собираюсь делать дальше.

— Телевизор, Личев, не единственная ваша сделка. Вы и раньше получали от Асенова валюту… В данный момент какая часть ваших сбережений в долларах? И где вы их храните?

— Не понимаю, на что вы намекаете.

— Не намекаю, а говорю прямо. И чтобы покончить с этим, скажу, что у покойного Асенова была в бумажнике значительная сумма долларов. Осматривая квартиру, мы этих денег не обнаружили.

Лицо старика, и без того не слишком румяное, становится совсем землистым.

— Вы удивляете меня таким подозрением! Это просто ужасно…

— Но поступок еще ужаснее.

— Но как вы можете допускать, что я совершил убийство?

— Мы говорим не об убийстве. Речь идет о долларах.

— У меня нет никаких долларов, уверяю вас.

— Никаких? Ни одной бумажки?

— В сущности, есть одна. Храню на счастье. Она тоже из аванса.

— Покажите, если можно, этот аванс.

Старик встает и идет на кухню. Слышится шум передвигаемой мебели, потом хозяин появляется снова, держа двумя пальцами стодолларовую купюру.

— Как вы получили эти деньги?

— Лично от Асенова.

— В присутствии вашей жены?

— Нет. Он давал мне без свидетелей.

— Где и когда?

— Сразу после покупки телевизора. Асенов обещал мне 300 долларов, а поскольку телевизор стоил 200…

— Проверим, — говорю я, забирая банкнот. — Вас пригласят в соответствующее учреждение.

— Но, товарищ инспектор… К чему нам это «соответствующее учреждение»? Забирайте доллары, если они нужны для следствия, и не будем больше никого вмешивать… Я старый человек…

— А я не взяточник.

В этот момент из коридора доносятся звуки старинного мотива. Ничего общего с бразильской самбой. И все же обе мелодии сопутствуют довольно грязным делам.

— Ваши гости? — Я встаю.

— Но подождите! Неужели вам необходимо передавать доллары еще куда—то?

— Очень даже необходимо. Пойдемте, а то гости разнесут дверь.

Сейчас они нужны Личеву, как прошлогодний снег, но я направляюсь к выходу, и старик вынужден идти за мной…

Итак, доллары. Еще одно открытие. Горизонт, как говорит мой шеф, продолжает проясняться. Однако еще не нащупана связь между людьми из моего круга и комнатой на пятом этаже. А мы уже на закате восьмого дня. Западные радиостанции кричат еще громче. А преданный вам Петр Антонов в основном пока карабкается по лестницам и размышляет. Стодолларовая бумажка? Одна—единственная, причем ее действительно могли передать с глазу на глаз, и посему вряд ли она может сыграть роль связующего звена. Денежные знаки, как таковые, не по моей части. Есть для этого валютные магазины и определенные учреждения, где заняты несколько иным, чем продажей телевизоров.

За восьмым днем, естественно, приходит девятый. Шеф все еще меня не вызывает. Полковник — человек терпеливый. Он считает, наверное, что, побеседовав со мной дважды, с третьей встречей можно не спешить. Однако человеческое терпение не бесконечно, и я предчувствую, что мое начальство не исключение из правил.

Упоминаю об этом только затем, чтобы дать некоторое представление о настроении, с каким я приступаю к работе на девятый день следствия. Первый звонок раздается около десяти утра, и разговор следует весьма неутешительный. Дора сообщает, что с Марином все кончено.