(спиной). Маска! Кто я?

Голоса мундиров (из темноты). Карету Орлова… Карету Волконского… Карету Трубецкого… Карету Пущина…

Лунин (в спину арестантской сермяги). Через какой-то десяток лет… (Хохочет.) В вонючих опорках… пешком… По той азиатской степи… Нас гнали из одной тюрьмы в другую. (Хохоча.) Я вспомнил: «карету Волконского!..»

Голос Сермяги . Маска, кто я?

Лунин . Это ты, Пущин.

–  (Смех.) Признал!.. Маска, кто я?

– Это ты, Завалишин.

–  (Смех.) Признал… Маска, кто я?

– Это ты, Волконский… Мы шли. И я вдруг поднял глаза и, разговаривая с тобой, мельком увидел арестантскую сермягу и торчащую бороду и захохотал. О Боже! Это был князь Сергей Волконский. Как он был похож на Стеньку Разина… Той ночью мы остановились на отдых. Я вышел подышать воздухом, и на заднем дворе в одной грязной рубахе я вновь увидел сидящего спиной князя Сергея… (Обращаясь.) Князь… а князь…

Сермяга (спиной, не оборачиваясь). Ошиблись, барин.

Лунин (хохочет). Я перепутал тебя, князь Волконский, с последним кандальником.

Сермяга (спиной). Батюшка, подай милостыню, Христа ради.

Лунин . А это был убийца, приговоренный к бессрочной каторге. Он знал, что я не подам… Но он уже опух от голода и одурел… Я принес ему еду и накормил его. И мы сидели друг против друга на корточках… на земле.

Сермяга (спиной). Батюшка, спаси тебя Бог.

И тут Сермяга оборачивается – и обнаруживается, что арестантская сермяга только сзади, а спереди, с лица, – это такой же великолепный мундир – с блестящим шитьем и эполетами.

И этот Второй мундир со столь странной арестантской спиной усаживается рядом с Первым мундиром.

А Первый мундир за столом все мечет карты.

Второй мундир . Надо подать широкий адрес Государю с просьбой об освобождении крестьян.

Первый мундир . Хожу… миранд олем и проигрываю.

Второй мундир . Именно широкий, чтобы стало ясно, что все общество требует…

Первый мундир . Поставил на первую карту и выиграл сонника.

Второй мундир . Нет, нужно молить Государя о конституции.

Далее Второй мундир и Лунин кричат взахлеб.

– Но Государь не пойдет. Теперь уж всем ясно, не пойдет Государь на конституцию.

– Ну что же делать?

– Ни за что не пойдет!

– Ну не убить же Государя!

Лунин . И это тоже по-нашему: еще вчера лбом землю прошибить думали, а сегодня можно и табакеркой в темя, как с Павлом или с Третьим Петром.

– Вопрос задан важнейший, что ты молчишь, Лунин?

Лунин (холодно). Для меня важности этого вопроса, господа, не существовало. Для меня всегда было дико, что может найтись человек, который меня… меня… меня!., с сердцем, с чувствами, со страстями… меня, которого любили и любят… с моими тайнами… меня… единственного в целом мироздании… считает своим Жаком… своим подданным… Ну так ясно: вольность и свобода есть естественное состояние человека, и всякий, кто нарушает это, – тиран, величайший преступник! И я удивляюсь, как другие давно не понимали этого, коли это так ясно. Но в империи из века в век вырабатывали у людей странное зрение… Например, шапку, пожалованную некоему Рюриковичу каким-то татарским Мурзой… из века в век именовали русской короной и древней шапкой Мономаха. И все верили… и, главное, видели в обычной богатой татарской шапке византийскую корону! Слепцы! Слепцы! И потому в империи так важен зрячий!

Мундир . Лунин, что ж ты молчишь?

Голоса (из темноты). Карету Трубецкого… Карету Волконского… Карету Муравьева… Карету Репетилова…

Первый мундир . Лунин, Лунин… Бал в разгаре. А ты все объясниться со мной не хочешь. А я жду. (Элегически.) Принесли еще шампанского… И разговор за картами оживился. Бал! Маска, кто я?

Лунин . Орлов Алешка!

Первый мундир . Мы были так дружны…

Лунин . На том балу…

Первый мундир (бормочет стихи). «К плотскому страсть имея…», «Шестнадцать лет, бровь черная дугой, и в ремесло пошла лишь нынешней зимой…» Ах, это прелестное ее ремесло… Да-с, да-с. Мы все были вместе на том балу!

Лунин (смешок). А после бала уж раздельно: те, кто сел… и те, кто нас сажал. Одни останутся при крестах, других пристроят на крестах… Шутка, господа. Как жизнь, Алешка? Жизнь наша прошла. Моя – тут, твоя – там, но прошла! Как закончился бал, Алешка?

Первый мундир . Я состою шефом жандармов, главноуправляющим Третьим отделением и командующим главной квартирой. Государь во мне не чает души. И то, что брат мой был декабристом, это только оттеняет мою преданность. У меня есть привилегия говорить с императором свободно и откровенно… и даже влиять на Государя… Но я редко пользовался этой привилегией… лишь в случаях крайней необходимости… Твоя сестра не однажды обращалась ко мне устно на балах, на раутах и письменно через графа Дубельта – с просьбой, чтобы милосердие нашего Государя простерлось и на тебя. Но я не счел возможным беспокоить Государя.

Лунин . Бедная сестра поверила, что ты стал нашим замечательным, отечественным бюрократом. Смысл бюрократизма нашего, господа, состоит в незабвенном правиле: никогда ничего не делать ради дела – а только ради резона. Сегодня один попросит Государя ради тени, а потом другой – ради сострадания… А глядишь, уж третий просит ради истины! Эдак все рухнет в продажной стране… Так решила о тебе моя бедная сестра. Но на самом-то деле меж нами была банальная тайна. Через столько лет в орденах, в мундире и в славе – ты не мог забыть… Стрелялись мы.

Первый мундир . Мы стрелялись за политику. Уже тогда между нами были противуречия.

Лунин . «Противуречия» – это ты потом придумал. А тогда мы стрелялись, потому что я был молод, и мне нравилось испытывать судьбу. Тогда был бал! И вера в то, что Создатель занимается моей персоной, что не даст мне умереть, пока не совершу нечто, предназначенное только мне. Все мы были фаталистами, и весело было глядеть в наведенное дуло пистолета. Жизнь или смерть? Карта! Игра! И я дрался! Я дрался потому, что светит солнце или испортилась погода.

Я дрался оттого, что влюблен, и оттого, что разлюбил… (Хохочет.) И вообще, господа, извольте разменять со мной пару пуль на шести шагах расстояния. Сон души, играв бисер. Итак, однажды я огляделся окрест и понял, что стрелялся положительно со всеми, кроме тебя, Алешка, – важного, как индюк, и оттого считавшегося храбрецом. «Послушай… не хочешь разменять со мной пару пуль?»

Первый мундир . «Условие».

Лунин . Но раньше чем ответить, ты посмотрел мне в глаза, надеясь, что я шучу. И мне весело было наблюдать, как там, на дне твоих глаз, уже показался… (Смешок.) «Условия мои обычные: шесть шагов расстояние». И я взглянул на тебя своим «дуэльным взглядом»: взгляд в упор, незрячий взгляд сквозь…

Первый мундир . Ты… ты… мерзавец.

Лунин . Дело наше случилось в полдень. Весенний жар нагревал плечи. Я сбросил шинель и увидел, как из земли торчала травинка.

Первый мундир . И правда. Я тогда тоже увидел травинку, поднял глаза и взглянул на тебя.

Лунин . Ты все был уверен, что я скажу: «Хватит, господа, все шутка», – и мы бросимся в объятия друг другу. Был такой разряд отечественных дуэлянтов: напьются, наоскорбляют, а потом в объятия и уж пьют без просыпа по этому поводу. Но ты встретил мой взгляд и задрожал. И, не глядя, тотчас я выстрелил первым и в воздух.

Первый мундир . Да! А я бросился к тебе на шею.

Лунин . А я рассмеялся и закричал: «Что с вами, сударь! Извольте к барьеру».

Первый мундир . Мерзавец!.. Я остановился и вновь увидел твой жуткий взгляд убийцы.

Лунин . «Мне захотелось выстрелить в воздух, сударь, но вам я этого не советую. Хорошенько цельтесь, иначе следующим выстрелом я вас убью».

Первый мундир . Я понял, что все это была жуткая сладострастная насмешка. В ярости я поднял пистолет, и вновь… этот твой взгляд, и вновь рука