голос».

Да, это было время любовных коллективов… О, цепочки тридцатых: А. живет с женой Б., Б. живет с женой С., С. живет с женой Д. Только Д. ни с кем не живет, он попросту ни о чем не подозревает. Вот Д. и считается рогатым. Фривольное время! Правда, потом, во время посадок тридцатых годов, когда брали А., то, естественно, брали и Б. и С. И ничего не ведавшего Д. тоже брали! Ибо это были подлинно «опасные связи»! Я хотел бы уточнить, что все это абсолютно не касалось массы, искренней массы, занятой размахом пятилеток. Но наверху… Ах, какие были изыски… Взять хотя бы похождения Берии – ну, что там Синяя Борода или маркиз де Сад! А салон Лины Ш – к (не смею назвать фамилии), а тайные игры во «флейту»…

Здесь рассказчицу решительно прервали, ибо дальше, видимо, шли картины, не предусмотренные автором «Де-Декамерона». Мы потребовали уважения к покойнику.

Рассказчица извинилась и продолжала:

– Ах, как неотразимы были женщины тридцатых! Например, некая Т. женила на себе по очереди всех знаменитых писателей. Просто не женщина была, а антология нашей литературы. Добро бы, красавица. Мне показали ее, когда она была, естественно, уже не первой молодости. С трепетом я вглядывалась в Музу стольких Дарований – но никаких следов красоты! Когда я ее разглядывала, появился знаменитый старый поэт. Он шагал, тучный, важный, уже бронзовея, примеряясь, как лучше ему стать памятником. И тут он увидел ее. И замер под взглядом тигра, завидевшего лань. Старик обратился в бегство… Да, когда-то она была и его женой (ох, как много лет назад!). Но даже теперь он не владел собой в ее присутствии…

А какие смешные выражения бродили во фривольном декамеронистом лексиконе того времени! Например: «У этой женщины изношена материальная часть». Пошло? Но здесь вся эпоха. Мы оценим это через четыреста лет, как оценили «Декамерон». Или некий замечательный поэт, взглянув на пляж южного Дома творчества, произнес лучшую свою строку: «Тела давно минувших дней». Ныне его знаменитые стихи умерли, а эта острота пережила десятилетия. А в какие словесные игры пускались его литературные собратья с буржуазным словом «тело», какое знание пословиц при сем выказывали. Например: «Телу время – потехе час»; «Тело мастера боится»; «Кончил тело – гуляй смело»…

А какие трогательные обычаи сопровождали перипетии любви в те незабвенные годы!

– Что должна делать замужняя женщина, когда она идет к любовнику? – спрашивала прекрасная Г., известная таким количеством связей, что о них даже не сплетничали. – И сама же отвечала: – Уходя к любовнику, каждая порядочная женщина должна поставить тесто. У теста будет время взойти, и она сможет по возвращении накормить мужа его любимыми пирогами!

Здесь второй раз прервали рассказчицу (второе серьезное предупреждение), и она вынуждена была наконец перейти к сюжету.

– Речь пойдет о самой блестящей из них. Допустим, ее звали… Боже мой, герои этой истории почти все умерли, и все-таки я укрою ее под тургеневским именем Ася.

Ее мать была из блестящей дворянской семьи, к тому же антисемитка. В нее влюбился еврей из известной профессорской семьи. Она заставила его креститься. И, сказав себе, что «из всей этой христоубийственной нации он единственно порядочный», – вышла за него замуж.

Итак, два противоположных начала соединяются в любви. Так родилась Ася!

Ася росла в комнатах, заставленных цветами. Цветы в китайских вазах окружали колыбель. Перед глазами ее было только прекрасное. Лучшие репетиторы и сам отец (медицинская знаменитость) занимались с девочкой Асей.

У нее был профиль Суламифи, волосы цвета воронова крыла. И узкое великолепное тело. И еще – был некий гипноз: когда мужчина входил в комнату, где была Ася, он видел только Асю. Самые прекрасные женщины в ее присутствии – растворялись! «Я вздрогнул – и уже смотрел только на нее» (вечный рассказ очевидцев).

И в тринадцать лет это существо, обожаемое родителями, воспитанное среди любви и счастья, это невинное существо – решило заразиться сифилисом! Так в первый раз проступило в ней…

Она решила получить болезнь изгоев – этот вечный ужас в сочетании с любострастием… после нежности, красоты, любви…

В летнюю ночь она вышла на улицу. Какой-то пожилой господин со слюнявым ртом (всю жизнь она будет помнить этот рот) схватил ее под руку, усадил в пролетку. Его лицо приблизилось, он зарылся в ее рот… Это случилось, когда пролетка проезжала мимо ее дома. Через его плечо она увидела окно своей детской, свет лампы. И с воплем на ходу выскочила из пролетки…

Революция, нэп. Она блестяще сдала экзамены в медицинский. Профессора писали отцу о ее великом будущем. А через год она бросила дом, медицинский – и вышла замуж: за поляка из ГПУ. Почему? Потому что это было самое страшное для ее семьи, для нее самой! Наконец-то – падение! И ночи – после допросов, крови, расстрелов врагов… узкое девичье тело, распростертое (распятое) на кровати… Читайте «Боги жаждут» Анатоля Франса! Да, русские девушки всегда любили классику!

Но кровь не помогла. Тьма, которая душила ее, не нашла выхода… И поляк почувствовал это! Он изнемогал от страсти – и не мог пробудить ее мертвое тело. И однажды… Сходя с ума от безответного желания, он протянул ей пистолет. Он умолял застрелить его. Она смеялась. Он ползал у нее в ногах, лизал ее пальцы. Продолжая смеяться, она приподнялась на кровати, взяла пистолет. Он отошел к стене. Она прицелилась, выстрелила. И прострелила ему челюсть. И, теряя сознание от боли, он овладел ею. Вот тогда, перепачкавшись в его крови, она впервые что-то почувствовала.

А потом все опять стало обычным, никаким. Тогда-то она познакомилась с писателем К. К. был главный Дон Жуан тридцатых годов. Умный, добрый, легкий, блестящий рассказчик, обольститель. Все было по правилам: главный Дон Жуан овладел главной красавицей. Они поженились. Поляка она бросила. В последний раз она увидела поляка в тридцать шестом. Тогда вовсю сажали, судьба поляка была решена, и она сама пошла к нему – попрощаться. Это было очень опасно, но она пошла. Она легко забывала своих мужчин… и всегда их помнила. Она позвонила в прежнюю свою квартиру. Дверь открыла маленькая девочка. С безумным криком «мама» девочка бросилась к ней на шею. Вышел поляк, побледнел, увидев ее, но сразу понял: она не вернулась. Он провел ее в гостиную. Вся комната была увешана ее фотографиями. Ее халат висел в ванной на том же месте, и зубная щетка стояла в стакане. Девочку, которая открыла дверь, поляк взял в младенчестве из детского дома. И всегда говорил девочке, что на фотографиях – ее мать, которая в отъезде и скоро к ним вернется…

Но продолжим историю с К.

К. обезумел, а она – ничего! И опять ненавистные ночи. Она говорила: «И зачем люди отдают этому столько времени?» Милый К., добрый К.! Бедный К.! Это был союз бездны с легким ветерком. Она мучилась. Она любила своего мужа К. Любила днем. И с ужасом ждала ночи. Точнее, с ужасом и страданием. То страшное, что бушевало в ее теле, не находило выхода.

И тогда появился М.

М. был неудачливый писатель из Ленинграда, полунищий и уже немолодой. Немного репортер, немного редактор, немного еще что-то. М. влюбился в нее тотчас. Он нудно объяснял ей неизбежность их союза, предопределенность их судьбы, чертил какие-то линии на бумаге, водил к подозрительным гадалкам. Он писал ей бесконечные письма, полные доказательств, почему ей будет хорошо с ним. «По линиям вашей руки, – писал он, – я могу предсказать: после того как вам будет хорошо со мной (а это непременно будет!), вам будет хорошо со всеми! «Она слушала. И молчала. А потом случилось. Она переспала с М…и ничего не произошло. М. продолжал твердить ей о предопределенности, но теперь она хохотала.

А время шло. И все ужаснее горели ее глаза: она сходила с ума. Теперь она спала со странными людьми: с каким-то диким кавказским человеком, которого называли «чучело», а потом с комбригом Ш. Комбриг Ш. был герой гражданской, конник. Он въезжал к ней на третий этаж на вороном коне. Полуграмотный урод, искалеченный ударом сабли. И опять – ничего… Кроме того, что Ш. безумно в нее влюбился. И опять все занудливо, скучно.

Вскоре Ш. арестовали. Арестовали его театрально: сначала назначили руководить дальним сибирским округом и разрешили взять туда своих прежних соратников. Ш. загорелся – это был выход забыть проклятую страсть. Он бросил клич, и с Украины потекли в Москву герои-конники. Они заняли восемь вагонов. «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, с нашим атаманом не приходится тужить!» Гремя песней, состав тронулся в ночь. На первом глухом полустанке вагоны отцепили… Операцию проводил сам Берия. В камере на стене перед расстрелом Ш. нацарапал два имени. Два самых любимых своих имени: «Сталин. Ася».

Тогда же арестовали ее отца. Отец заболел в тюрьме, но в это время пал Ежов, и наступила эпоха первой реабилитации. Первой реабилитации невинных. Люди начали возвращаться. Арест отца признали ошибкой и привезли его умирать. Асе разрешили за ним ухаживать. Отец умер во время операции. Через год, после очередной ненужной встречи с М., Ася забеременела. Это было особенно гадко, потому что она не чувствовала никакой любви к М. Аборт ей делали в той же самой блестящей клинике, где умер ее отец. И чтобы не осталось никаких сомнений в роке: операцию сделали на том же столе, где под ножом умер ее отец.

Так проходили годы. М. не отставал. Иногда она спала с ним и очень смешно рассказывала об этом. В типичном стиле тридцатых: «У меня болело ухо, это такая страшная боль. И в этот момент является М. У тебя когда-нибудь болело ухо? Ну, тогда ты не поймешь. Чтобы унять боль, можно сделать что угодно…»

И вот в очередной раз, когда ей не хотелось жить, М. опять уговорил ее. И…