своей гордыне он полагал, будто может руководить мною, направлять мои шаги, отрезать мне путь к высшим сферам этого знания. Он попросту боялся меня, Бруно, — не на шутку разошелся вельможа- тайнознатец, — боялся соперничества при дворе, подле королевы. Он хотел оставаться единственным посвященным в тайны, что лежат по ту сторону веры, в ее тени, быть признанным королевским магом. Равных себе он не терпит, вы скоро сами в этом убедитесь. — Говард покачал головой и приблизился ко мне еще на шаг, шпагу он все еще держал острием вниз, как будто забыл про нее. Прямо мне в лицо он улыбнулся жутковатой улыбкой. — Нашему доброму доктору не хватает одной лишь вещи, чтобы стать величайшим магом эпохи, и эта потеря лишила его сна. И его, и, как вижу, вас тоже.

— Пропавшая книга Гермеса. — Голос мой упал до шепота, но отчетливо виден был выходивший изо рта пар. — Вы украли ее у него в Оксфорде.

Это был не вопрос — утверждение. И Говард заулыбался еще откровеннее:

— Скажем так: она досталась мне. Глотаете слюнки, Бруно? Я так понимаю, за книгой вы сюда и пришли? Ловкий вы малый, надо отдать вам должное. — Он резко повернулся и прошел через комнату к алтарю, там обернулся и уставился на меня зловещими темными глазами. — Изгнанник — человек уязвимый, не так ли, Бруно? Неудивительно, что он ищет помощи у высших сил. Нам с вами это обоим понятно, — с чувством добавил он. — Из-за моего брата Томаса наша семья лишилась славнейшего герцогства Англии, мы теперь числимся изменниками. Мне грозили тюрьмой и ссылкой, я вынужден стать приживалом у племянника и ходить на задних лапках перед узурпаторшей Елизаветой. — Верхняя губа его приподнялась, обнажая зубы. — Но я жду своего часа.

— Чтобы довести до конца начатое вашим братом? — Я тоже с вызовом задрал подбородок.

Он нахмурился, прикидывая, много ли мне известно:

— Что навело вас на эту мысль? Мои слова о наследниках Мэри за ужином?

— Она согласилась выйти замуж за вашего брата, почему бы и не за вас?

Шпага поднялась, острие едва не ткнуло мне в грудь. Внутренности скрутились в плотный узел, я подумал, что пришел мой конец. Но, поразмыслив, Генри Говард кивнул:

— Правильно мыслите, Бруно. Говарды — потомки Эдуарда Плантагенета, первого монарха, носившего это имя. Вам это известно? — Не дожидаясь ответа, он заторопился выговорить главное: — Мы — королевской крови. На английском престоле должен воссесть Говард.

— Вы женитесь на Марии Шотландской, когда ее освободят и коронуют, и вы надеетесь, что она родит вам наследника?

Он поморщился при мысли о располневшей королеве, но стойко ответил:

— Таков мой долг перед династией. Вам, представителю черни, меня не понять.

Кулаки мои инстинктивно сжались, как всегда, когда аристократы начинали при мне отстаивать свое превосходство, но голос я сумел сдержать:

— Но ведь Дуглас прав: у Марии Стюарт уже есть наследник, самого что ни на есть безупречного происхождения, коронованный король Шотландии!

— Молодые люди тоже не бессмертны, Бруно, — негромко рассмеялся Говард. — А детей у него пока нет.

Я уставился на него, осознав наконец, что до сих пор не понимал беспредельности его амбиций. Планы Говарда выходили далеко за пределы католического заговора: вторжения, восстановления в королевстве власти папы, его планы простирались в будущее, где он видел себя королем, воспитывающим сына-наследника, а юный король Иаков… ну, с ним, как с его отцом, приключится какое-нибудь несчастье. Теперь я понял, зачем Говард держит при себе Арчибальда Дугласа: кто убил отца, глядишь, справится и с сыном. За сходную цену Дуглас, уверен, не откажется. Но едва я подумал об этом, как ледяная рука вновь сжала мои внутренности: лишь в одном случае Генри Говард доверил бы мне свой невероятный, безумный, я бы сказал, замысел — если он был уверен, что я не смогу его разгласить. Правой рукой я потянулся за кинжалом, но его не было у пояса, и тогда усилием воли заставил себя стоять спокойно. Если Говард заподозрит, что при мне имеется оружие, он меня обыщет и наткнется на свои бумаги. Я глянул на стеклянную бутылку, которую все еще держал в руке. Святая Агнеса? Нет, локон срезан совсем недавно. Но теперь я уже вовсе не понимал, каким образом убийства девушек вписываются в сложный, терпеливо осуществляемый план Говарда.

— Но довольно! — вдруг гораздо веселее заговорил он. — Я хотел показать вам то, от чего вас проберет трепет, Бруно. Идите сюда.

И он, к моей радости, положил шпагу на алтарь — недалеко от себя — и продолжал поглядывать на нее, откидывая пурпурный покров. Обнажился каменный барельеф, фигуры, чьи лица были сточены временем, остались лишь самые общие признаки принадлежности к человеческому роду. Этой работе, в отличие от локона, и впрямь было много веков.

— Из сассекского аббатства, разрушенного, как все монастыри, — пояснил мой гид. — Брат тайно купил этот алтарь и хранил его в своей часовне, а после его смерти мы перевезли его сюда.

Слова Говарда я разбирал с трудом: он повернулся ко мне спиной и согнулся над алтарем. В каменном основании имелось отверстие; Говард сунул руку внутрь и извлек деревянный ларчик с золотым узором на крышке. Из-под халата достал ключ и отпер шкатулку. Я робко шагнул вперед, чувствуя, как увлажнились ладони: подходить чересчур близко к Говарду и его шпаге как-то не хотелось. Проходя мимо черного шкафчика, я воспользовался моментом, пока Говард повернулся ко мне спиной, и отодвинул ногой кинжал под шкаф, с глаз долой.

— Оттуда вы не увидите, — сказал Говард, оборачиваясь ко мне. — Подойдите ближе.

Он протягивал мне какой-то предмет, закутанный в льняную тряпицу. Я сделал еще шаг, и Говард развернул, показал мне книгу в потертом кожаном переплете. Ноги мои вдруг ослабли, как будто меня окатили ледяной водой, сердце пропустило удар — я замер, а потом рванулся вперед, позабыв и про шпагу, и про английское королевство, про жизнь и про смерть.

Неужто та самая книга, которую я разыскивал в Венеции и Париже, в Оксфорде и Лондоне, пятнадцатая, пропавшая книга египетского мудреца Гермеса Трисмегиста? Та книга, что была вынесена из горящего Константинополя и доставлена великому Козимо Медичи, передана знатоку Платона и греческого языка Марсилио Фичино, а тот отказался делать перевод, когда осознал грозную силу, таящуюся в этом знании? Старик венецианец рассказывал мне в Париже, что Марсилио Фичино передал книгу на сохранение книготорговцу Веспасиано да Бистиччи, а подручный книготорговца по оплошности продал ее английскому путешественнику, после чего книга попала в Оксфорд и лежала там, неведомая и неузнанная, покуда не начались королевские инспекции, тогда библиотекарь спас ее вместе с другими запретными книгами и передал подлому букинисту Роуленду Дженксу, а тот за изрядную сумму продал ее Ди, но мой друг Джон владел этой книгой лишь несколько часов: на пути из Оксфорда его ограбили наемники Говарда. Так это она? Сейчас я увижу страницы, запечатлевшие тайну происхождения человека, способные вернуть нам нашу божественность? Кажется, я вовсе перестал дышать.

— Загляни, если хочешь. — Говард отбросил великосветские манеры, перешел на «ты», глаза его блестели, он скалил зубы, как злобный мальчишка, поддразнивающий приятеля лакомством в полной уверенности, что тому ни крошки не достанется.

Кивком он поощрил меня: открывай! Дрожащими руками я приподнял верхнюю крышку переплета, и на миг Земля перестала вращаться, время остановилось, стук собственного сердца доносился до меня как будто извне. Старые, ставшие жесткими страницы, местами выцветшие греческие буквы едва угадывались, но едва я начал читать, как все сомнения в подлинности текста исчезли. Говард вновь кивнул, явно довольный, когда я принялся переворачивать страницы, жадно пожирая строку за строкой, готовый все отдать за день, только день наедине с этой книгой, за возможность досконально изучить ее, переписать, впитать до капли. Но Говард быстро терял терпение:

— Пропусти начало, Бруно. Раскрой сразу на середине.

Я послушался и, как только раскрыл книгу подальше от первых страниц, понял, что значила звеневшая в голосе Говарда почти истерическая, издевательская нота. Я увидел ряды греческих букв, попытался прочесть… Глядя на мое изумленное лицо, Говард залился смехом:

— Видишь, Бруно? Теперь понимаешь?

Мне казалось, я проваливаюсь в бездонный колодец. Несомненно, то же самое почувствовал Говард, когда завладел этой книгой и раскрыл ее. Я опустил взгляд на страницу и покачал головой: