кто-то из Говардов, догадавшийся о моих намерениях. Но нет, я очутился в безопасном одиночестве в большой прямоугольной комнате, вдоль стен тянулись высокие деревянные стеллажи с книгами и рукописями, прерываясь лишь в торцах комнаты, где смотрелись друг в друга два сводчатых окна. Сквозь одно окно проникал бледный лунный свет, ложился мне под ноги. Дрожащими пальцами, не веря своей удаче, я тихонько прикрыл за собой дверь, вынул свечу и стал выбивать искру — раз, другой, на третий свеча загорелась, и я придвинулся к книжным полкам, пытаясь разобраться в том порядке, которого придерживался Филип Говард. А может быть, не Филип, а его дядя хранил здесь свои сокровища: юный граф не производил впечатления человека ученого. Возможно, Генри перевез свое собрание в усадьбу Арундел, когда его семейство лишилось родового особняка. Так или иначе, я с удовольствием предвкушал возможность порыться в библиотеке Говардов без разрешения, как Генри Говард, насколько мне известно, порылся в собрании доктора Ди.

Дрожащий круг света выхватывал один ряд книг за другим — я двигался вдоль стеллажей, прекрасно понимая, что нужной мне книги на полке я точно не обнаружу, если даже она хранится в этом доме. Но если Ди угадал верно и много лет назад книгу Гермеса Трисмегиста похитили у него в Оксфорде по заказу Генри Говарда, то он мог спрятать ее где-то в своей библиотеке. Лишь бы, молился я про себя, мне удалось провести здесь достаточно времени, чтобы ее найти. Беглого взгляда было достаточно, чтобы опознать в большинстве томов самую что ни на есть классику: ученые и богословские труды и поэтические сборники, как в любом знатном доме, подобранные скорее по красоте переплетов, чем по содержанию. А вот длинная стена против двери привлекла меня — окна там не было, это была глухая стена восточного крыла дома. Почему же там не пробили окно, ведь для читальни дополнительный источник света, тем более с востока, — явное преимущество? Я двинулся вдоль подозрительной стены, внимательно ее осматривая, и в конце ряда стеллажей пламя свечи вдруг заколебалось, почти угасая. Свободной рукой я прикрыл огонек и почувствовал сильный сквозняк, очевидно, из-за деревянного книжного шкафа. Занятно: ведь шкафы вроде были пристроены вплотную к стене. Склонившись до полу, я разглядел на досках многообещающие царапины, и сердце так и ворохнулось в груди.

Стараясь держать свечу ровнее, я принялся лихорадочно ощупывать панель в углу комнаты, подле стеллажа. В изысканной резьбе имелись небольшие углубления, и примерно на половине высоты панели пальцы мои вошли в такое углубление, оказавшееся глубже прочих. Внутри я нащупал металл, вроде бы задвижку, пошевелил ее, задвижка отошла, деревянная панель чуть заметно сдвинулась, и, почти не дыша, я начал тянуть панель к себе. Хоть и тяжелая, поддалась она без особого труда, и я понял, что в панели установлены отличные пружины. Отходила она от стены не слишком далеко, так, чтобы образовалась щель, и за ней появилась дверь, остававшаяся скрытой, пока панель стояла на своем месте.

Ладони вспотели. Я протиснулся в щель, ощупал замок потайной двери. Вот он-то как раз был заперт и не поддался даже моему кинжальчику. Я поставил свечу на пол, заставил себя глубоко вдохнуть и выдохнуть, понимая, что спешка и дрожащие пальцы — плохие помощники. Успокоившись, я осторожно просунул в скважину кончик кинжала и начал медленно отводить язычок замка; в последний момент лезвие соскочило и порезало мне руку, но мне уже было все равно. Торопливо слизывая капельки крови, чтобы не оставить следов, я распахнул дверь. Вновь дрогнуло на сквозняке пламя свечи. Я подтолкнул дверь ногой и вошел в узкое помещение, похожее на склеп. От холодных камней поднимались влажные испарения, пахло разложением, смертью. Я поднял свечу повыше и чуть не вскрикнул, но возглас замер у меня на устах.

Ни узорчатого потолка, ни изысканных панелей — ничего, чтобы украсить это помещение или сделать его теплее. Голые кирпичные стены, обнаженные балки потолка, сошедшиеся под острым углом, каменные плиты пола. Эта комната была спрятана внутри массивной стены, окна, которые были здесь прежде, замуровали; потайная комната как бы не существовала.

Я поднял свечу повыше, захлопнул за собой дверь и огляделся. На противоположной стене, между двумя замурованными окнами, висела карта небес, скопированная у арабского астролога: концентрические круги, разделенные по знакам зодиака, с указанием на влияние тех или иных планет. Под картой — бюро черного дерева с двумя дверцами, инкрустированными перламутром, на высокой столешнице — бумаги и использованные перья. Слева от меня, в дальнем конце комнаты, стоял прямоугольный, укутанный темно- пурпурной тканью постамент, с виду похожий на алтарь. По обе стороны на этом постаменте стояли серебряные подсвечники, а в центре — медный треножник с хрустальным шаром, который в пламени свечи засверкал нежно-розовыми гранями. В точности так же выглядел и магический кристалл Джона Ди.

В Оксфорде мне довелось видеть потайную часовню, и я слышал, что сохранившие верность католичеству дворяне обустраивают такие же у себя в особняках и служат там мессу, однако это святилище едва ли принадлежало католической религии. На полу я разглядел меловые круги, расчерченные пентаграммами, астрологическими и иными оккультными символами. Медленно поворачиваясь, чтобы проследить эту разметку, я уловил еще один источник отраженного света в другом углу комнаты, приподнял свечу — и отскочил при виде человеческой головы, со всех сторон обложенной листовой медью и установленной на узкую и высокую каменную подставку. Прямо как настоящая, словно голову отделили от мертвого тела. Глаза пустые, запавший рот. Говорят, триста лет назад такой головой владел монах Роджер Бэкон, и она, согласно легенде, пророчествовала, одержимая духами.

Мурашки побежали у меня по коже, приподнимая короткие волоски: голова эта — явная примета храма, посвященного не Христу, но Гермесу. В наследии Гермеса Трисмегиста речь идет об оживлении статуй силой духа, о том, как эти магические предметы пророчествуют. Святой Августин отвергал такого рода магию и считал ее бесовством, однако подлинные адепты знают истину. Так что же, Генри Говард пытался разговорить медную голову?

Над медной головой к стене крепилось несколько полок со стеклянными флаконами и пробирками, расставленными аккуратными рядами, подле них блестели какие-то, похожие на хирургические, инструменты. В одних сосудах переливались жидкости, в других что-то попричудливее — осколки костей, волосы, кусочки кожи, предметы, коим место либо в католической раке, либо в лаборатории алхимика.

Напротив импровизированного алтаря к стене прислонилось зеркало из отполированного обсидиана, высотой в человеческий рост и шириной фута в четыре. Я увидел, как мое отражение дрожит в нем, пламя свечи запрыгало, когда я поднес его ближе к поверхности. Черное зеркало, магический кристалл, медная голова — орудия небесного волхвования, необходимые тем, кто добивается откровения от мира духов. Итак, Говард, обличитель пророчеств, астрологии и всякого рода гаданий, сам пытается установить связь с силами по ту сторону звезд. Ди первым догадался об этом, теперь и я ухмылялся, радуясь своему открытию.

Свеча догорала, очередной порыв холодного воздуха грозил задуть ее. В темноте я не смог бы ориентироваться, а потому поспешил зажечь обе свечи на алтаре. Световая дуга изогнулась перед кирпичной стеной, отогнала прочь тени. С напряженными нервами, едва дыша, вернулся к черному бюро и принялся перебирать бумаги. Никакого порядка я в них не обнаружил, там были и сложные астрономические вычисления, учитывавшие положение планет при великой конъюнкции и их движение в календарном цикле, были и какие-то таблицы, походившие на ключи к шифру. Таблиц этих я нашел десятки; бесконечные вариации одной и той же системы, тщательно переписанные комбинации букв, чисел и символов повторялись снова и снова. Внизу этой пачки я нашел черновой набросок той карты, что Генри Говард за ужином пустил вокруг стола, к ней список удобных для высадки гаваней и имена католиков- землевладельцев. Еще одна страничка выскользнула из-под карты, этот рисунок я разгадал сразу, поспешно разгладил и склонился над ним, изучая в трепещущем пламени свечей.

То было генеалогическое древо Тюдоров и Стюартов, от короля Генриха VII, деда Елизаветы, и его жены, Елизаветы Йоркской. Законная — в глазах составителя — династия была выделена жирными чертами, и главенствовала в ней старшая дочь Генриха VII, Маргарет Тюдор, которая вышла замуж за короля Шотландии Иакова IV и стала бабушкой Марии Стюарт. Линию Тюдоров продолжал Генрих VIII, вступивший в брак с Екатериной Арагонской и породивший королеву Марию Тюдор — старшую, единокровную сестру Елизаветы, Кровавую Мэри (она скончалась в 1558 году). Другие отпрыски короля Генриха VIII на этой схеме представлены не были. Ясное дело, так католики представляли себе династию, ибо они не признавали развод Генриха, в их глазах единственным законным союзом оставался его первый брак и единственной наследницей была дочь от этого брака, Мария Тюдор. Елизавету они именуют «ублюдком» — тоже понятно. В генеалогии нашлось место и для потомков младшей дочери Генриха VII, тоже Мэри, но основная мысль была ясна: на данный момент старшей и ближайшей к трону является Мария