Митиери был тронут и сложил такую начальную строфу:

Отикубо закончила танку, молвив в ответ:

— Вы говорите, что дождь печалится о вашей судьбе? Но тогда зачем же он льет понапрасну? Ведь я здесь! — И он опустился на ложе рядом с ней.

Акоги красиво уложила печенье на крышке ларца и подала со словами:

— Отведайте, пожалуйста!

Митиери отозвался:

— Сил нет, как спать хочется.

— Ах, что вы! Нынче вечером непременно надо съесть немного этого печенья.

— Почему? — поднял он голову и увидел «печенье третьей ночи». «Кто это так красиво его приготовил? — подумал Митиери. — Значит, меня ждали!» Ему вдруг стало смешно. — Ах, это мотии! Я слышал, что новобрачных угощают этим печеньем, согласно старинному обряду. Что за обряд такой?

— А вы будто до сих пор не знаете? — ехидно заметила Акоги.

— Конечно, пет. Когда же одинокому холостяку случается пробовать свадебное печенье?

— Новобрачный должен съесть три штуки.

— Просто-напросто? Как это обыденно! Три штуки? А сколько же должна съесть новобрачная?

— Сколько ее душе хочется, на это нет правил, — засмеялась Акоги.

— Ну, тогда и вы отведайте, — сказал он Отикубо, но она смущенно отказалась.

Митиери с торжественным видом съел три штуки.

— А что, молодой муж Саннокими тоже ел это печенье, как я?

— Уж само собой, ему тоже подавали, — улыбнулась Акоги.

Было уже поздно, и молодые скоро уснули. Акоги пошла к меченосцу. Он был еще совсем мокрый и сидел, съежившись в комок от холода.

— Как ты промок! Зонта, что ли, не было?

Меченосец тихим голосом рассказал ей про встречу с ночной стражей.

— Ну, что ты скажешь? О такой пылкой страсти мир не слыхал ни в наше время, ни в седую старину, — смеясь, заметил он. — Согласись, что такая любовь беспримерна!

— Да, конечно, он увлечен, — ответила Акоги. — Это правда! Но любит он далеко еще не так сильно, как надо бы.

— «Не так сильно»! Сказала тоже! Женщина всегда тем и досаждает, что никак не возьмет в толк, к чему обязывает человека его положение в свете. А по мне, любую обиду можно простить за один такой сердечный порыв, какой был у него этой ночью.

— Это ты в свою пользу говоришь, — отозвалась Акоги, засыпая. И вдруг у нее вырвалось: — Нет, правда, какой был бы ужас, если б он сегодня не пришел!

Беседуя так, они уснули.

Ночь близилась к концу. Забрезжил рассвет. Митиери не хотелось расставаться со своей возлюбленной.

— Зачем торопиться домой? Кругом все еще тихо, — говорил он.

Акоги места себе не находила от беспокойства. Ведь именно сегодня ее господа должны были вернуться из поездки в Исияма. Соберется много людей, кто-нибудь и сюда может заглянуть по дороге. Она торопливо хлопотала, чтобы подать поскорее завтрак и воду для умывания.

— Меченосец заметил встревоженный вид Акоги.

— Ты что суетишься?

— Как же мне быть спокойной? Он в такой тесной комнатке, там негде спрятаться, все на виду… Я в ужасном страхе, вдруг кто-нибудь придет.

— Велите подать мой экипаж. Я сейчас тихонько выйду, — сказал Митиери. Но в эту самую минуту послышался шум голосов. Это вернулись господа и слуги, ездившие на поклонение в Исияма. Теперь экипаж ни к чему. Митиери уже не мог покинуть дом.

У Отикубо сердце разрывалось от страха при мысли, что сейчас кто-нибудь заглянет в ее каморку. Акоги тоже не помнила себя от испуга. Но даже в таком смятении чувств она не забыла подать молодому господину поднос с хорошо приготовленным завтраком и воду для умывания. А между тем прибывшим господам понадобилась служанка. Не успела мачеха выйти из экипажа, как начала кричать во весь голос:

— «О, несчастье!» — Акоги поспешно отодвинула седзи, которые отгораживали ее клетушку в маленьком домике, и выбежала, даже не закрыв за собой скользящую дверь. Когда она пришла на веранду главного дворца, госпожа Китаноката язвительно сказала ей:

— Все наши спутники устали с дороги и пошли отдохнуть. Ты все время ничего не делала, а между тем даже не сочла нужным выйти нам навстречу. Помни: самые неприятные слуги — это те, которые держат чью-нибудь сторону против своих господ и умеют только досаждать. Можешь отправляться к своей Отикубо.

Акоги в душе обрадовалась, но постаралась сделать виноватое лицо.

— Простите, пожалуйста! Вы так внезапно приехали, что я не успела переодеться.

— Хорошо, хорошо. Подай скорее умываться.

Акоги поторопилась уйти, не чуя под собой ног от радости. Тем временем поспел завтрак. Она сбегала на кухню, выпросила у стряпухи немного разных лакомств в обмен на белый рис, полученный ею от тетки, и подала Митиери отличный завтрак. Митиери, знавший, что его возлюбленная во всем терпит недостаток, изумился такому изысканному угощению. «Где только Акоги все это раздобыла?» — думал он.

Юноша еле притронулся к кушаньям, а Отикубо совсем отказалась от еды. Акоги положила завтрак в лакированную чашку с крышкой и угостила меченосца на славу.

— Я уж давненько сюда хожу, а так лакомо едать мне здесь еще не приходилось. Наверно, все это на радостях, что молодой господин изволил прийти прошлой ночью, несмотря ни на что, — поддразнил свою жену меченосец.

— Это «дорожный посошок», чтобы ты со мной простился поласковее…

— Ах, даже страх берет, до чего хитра!

Так обменивались шутками Акоги с меченосцем.

Молодые не вставали с ложа до самого полудня. И надо же было случиться, что мачеха зашла в домик Отикубо. Она редко заглядывала к падчерице, а тут вдруг ей с чего-то пришло в голову отодвинуть седзи в глубине покоев. Седзи [20] двигались очень туго.

— Отворите! — повелительно крикнула госпожа Китаноката.

При звуках этого голоса молодые женщины пришли в ужасное смятение.

— Впустите ее! Если она отодвинет занавес и заглянет сюда, я накроюсь с головой, — успокаивал их Митиери.

Они— то отлично знали, что мачеха способна заглянуть во все углы, но спрятать юношу больше было негде. Отикубо, замирая от страха, села перед занавесом.

— Отчего так долго не открываете? — сердилась мачеха.

— Барышня затворилась и будет два дня, сегодня и завтра, совершать «обряд поста и воздержания», — отозвалась Акоги.

— Что за лишние церемонии! Напускает на себя важность! Где же это слыхано — совершать такой обряд в чужом доме!

— Открой! Пусть войдет! — приказала Отикубо.

Акоги отодвинула седзи, и мачеха ворвалась, кипя от ярости, уселась на самой середине комнаты, подняв одно колено кверху, и стала водить вокруг зорким взглядом. Ей сразу бросилось в глаза, что комната убрана совсем по-новому. Перед постелью висел занавес. Сама девушка была принаряжена, а в воздухе носился тонкий аромат. Мачехе это показалось подозрительным.

— Почему здесь все по-новому? Что-нибудь случилось в мое отсутствие? — спросила она.

Отикубо залилась румянцем.

— Нет, ничего особенного.