Дальше, за рекой, в этом мире все еще колыхались густые кроны девственного, нетронутого топорами леса, над которым беззаботно кружили ласточки и стрижи…

– Глянь, княже, кого мы поймали! – Несколько ватажников заволокли в горницу полуголую женщину лет сорока в порядком драной одежде, от которой остался только кусок бархатного подола, свисающий с гашника[29], и рубаха, порванная сверху донизу, чудом держащаяся на обрывке ткани на левом плече и потому слегка прикрывающая левую грудь. Рубашка шелковая, дорогая. Поди, на вес золота будет. Волосы растрепаны, взгляд злой, руки за спиной связаны.

– Чего связали? – поинтересовался Егор. Обычно ушкуйники управлялись с бабами и без этих сложностей.

– Царапалась, змеюга. И кусалась еще!

– Бывает, – кивнул Вожников. – Мне-то зачем приволокли?

– Так это… – Один из ватажников, рябой и рыжебородый, с размаху отвесил женщине «леща».

– Руки убери, смерд! – повернувшись, тут же окрысилась пленница и попыталась пнуть его ногой. – Великая княгиня перед тобой!

Ушкуйники радостно захохотали, а рыжебородый озвучил общую мысль:

– Мы так решили, атаман, не по званию нам такая добыча. К тебе привели для развлечения. Самого Василия Московского жена будет.

– Ух ты, – рывком поднялся с кресла Егор. – Вот это подарок, мужики! Вот это спасибо!

– Давай, княже, веселись! – встрепенулись от похвалы воины и услужливо содрали с пленницы остатки одежды.

Женщина закрутилась, не в силах прикрыться, попятилась к стене, вжалась в штукатурку под лапами вставшего на дыбы льва. И тем не менее сквозь зубы потребовала:

– На колени, смерд! – чем вызвала еще больший всеобщий восторг.

Для своих лет великая княгиня выглядела очень даже неплохо: стройная, черноволосая, гладкокожая, без единой морщинки. Упругие на вид груди отмерены размером аккурат под одну мужскую ладонь, большие миндалевидные глаза, русые брови, волевой подбородок… Ну, просто Анжелина Джоли во плоти!

– День добрый, Софья Витовтовна, – вежливо поздоровался Егор. – Я тут по случаю заехал привет передать. От жены своей, Елены Заозерской. Помнишь такую? Помнишь, что ты ей писала, чем попрекала, что требовала? Ну что, великая княгиня? Сама-то советам своим будешь следовать али как?

– Мразь безродная! – задергала плечами княгиня. – Не смей имени моего устами своими погаными сквернить!

– Значит, я даже имени твоего произносить не достоин? – подошел к ней ближе Вожников. – А детей от смерда безродного тебе родить не хочется?

Не устояв перед соблазном, Егор наложил ладонь на аккуратную, совсем молодую, остроконечную грудь пленницы…

– Тако, стало быть, ты верность свою супружескую блюдешь? – услышал он за спиной до боли знакомый голос. Драгоценный, любимый голосок, которым не наслушаться.

– Вот блин, – тихо пробормотал Вожников. – Ну, почему нужно было появиться именно в эту минуту? Не раньше и не позже?

Убирать руку стало уже бессмысленно. Оборачиваться Егор не торопился, сохраняя в душе слабую надежду, что обознался.

– Пошли-ка мы отсюда, мужики, – осторожно предложил рыжебородый. Ватажники послушались, быстро просочились за дверь и прикрыли за собой створки.

– Это не то, что ты думаешь… – произнес Вожников неизменную в таких случаях фразу, медленно убрал руку и отступил к окну, одновременно оборачиваясь.

– Ах ты, кобель проклятый… – Елена, одетая в строгое платье с длинным, волочащимся по полу подолом, выдернула обеденный поясной нож и двинулась к мужу. – Я к нему за тридевять земель мчалась! Я все глаза от тоски выплакала, я все губы искусала, я всю душу истерзала… А ты, гнусь болотная, блудом тут без меня занимаешься?! Баб чужих тискаешь?!

Егор покосился вниз, но прыгать на площадь было высоковато. Отправлять в нокаут свою супругу ему тоже очень не хотелось. Рука не поднималась.

– Да не трогал я ее! – в отчаянии рявкнул он.

– А чем же ты занимался? – остановившись, склонила голову набок Елена.

– Это же Софья та самая! Которая письма обидные писала!

– Значит, ты ее поэтому в наложницы себе определить решил?! Поэтому жене своей с нею изменять собрался?

– Да не собирался я ничего с ней делать, Лена! – как можно убедительнее ответил Вожников. – Начхать мне на нее с высокой колокольни! Старая и страшная – на фиг такая не нужна! Плюнуть и растереть!

– Не нравится? Не нужна? Не хочешь? – оскалившись, прищурилась на него жена. – Старая и страшная? Плюнуть и растереть? Ну, так докажи! – И она с размаху всадила свой драгоценный нож глубоко в подоконник. – Кого оставить на земле хочешь – ее или меня? Выбирай!

Егор взялся за нож, раскачал и выдернул, перехватил лезвием вперед.

Выбор между его прекрасной Еленой и попавшейся в руки новгородцев великой княгиней был очевиден. Вот только повидавшей в своей жизни всякого жене мало было просто ответа. Она хотела получить доказательство.

Софья Витовтовна замерла, ее губы задрожали, на глаза выкатились слезы. Но она все равно молчала, о пощаде не молила. Гордая.

Егор подошел к пленнице, поднес нож к белоснежному тонкому горлу, на котором пульсировали сразу две синие жилки, сделал глубокий вдох… И резко отвернулся:

– Да ты с ума сошла, Леночка! Даже она, мегера, смерти твоей не хотела. В монастырь посылала постричься. А ты ее зарезать хочешь!

– А и то верно! – выдохнула княгиня Заозерская. – Монашкой она меня сделать собиралась, душу мою после пережитого спасти. Это дело важное. У нас ведь тут аккурат Вознесенский монастырь[30] всего в двух шагах. Мыслю, пограбить его пограбили, но братию не побили. Послушницу новую принять могут.

Елена подступила к Софье Витовтовне, запустила той пальцы в волосы и с нескрываемой ненавистью спросила:

– Ты, старушка, сказывала, княгине после полона от позора постриг полагается принимать? Так давай, исполним твою волю. Пошли!

Когда двери горницы распахнулись, ватажники в соседней палате торопливо шарахнулись в стороны. Похоже, подслушивали за дверью. Хотели атаману на помощь прийти, коли жена жизни лишить удумает. Но теперь многие с облегчением перекрестились.

– За мной, – кивнул Федьке Вожников, однако послушались сразу многие, увязавшись следом.

Красоту московского Вознесенского монастыря Егор оценить не смог – тот стоял в лесах, каменные стены были подняты всего лишь до середины окон. А поскольку храм еще только строился, то службы проводились в тесной бревенчатой часовенке не особо презентабельного вида, тесной, полутемной и пахнущей гарью. Ватажники быстро нашли батюшку, приволокли к алтарю, сунули в руки кадило:

– Вот, послушницу новую для вашей обители нашли! Давай, старче, принимай. Да шевелись, нам некогда!

– Тьфу, срамота, – едва глянув на Софью Витовтовну, отвернулся батюшка. – Вы ее хоть оденьте во что-нибудь. Нельзя же так.

– Сейчас, найдем, – снова устремились в бревенчатое нутро монастыря ушкуйники. Вернулись они с тремя перепуганными пожилыми монашками и каким-то тряпьем:

– Во, ее одеть надобно, – указали на великую княгиню.

Сестры перечить не стали, быстро развернули и через голову надели на женщину черный подрясник.

– Начинай же, отче! – потребовала Елена, широко перекрестившись.

– Сестра Иулиания, ножницы и Библию, – негромко сказал священник и тоже осенил себя крестным знамением, быстро забормотал: – Боже милосердный, яко отец чадолюбивый, глубокое зря смирение и