– Вон, – тонкоусый и безбородый царевич Яндыз указал плетью на плотницкую слободу, среди улиц и дворов которой происходила необычная суета. – Мыслю я, они разберут срубы и соорудят округ себя крепость, а лагерь окажется на освободившемся месте. Ведомо мне, там бьют ключи. Много воды. Ратному лагерю надобно много воды.
Статный, русоволосый, белолицый и кареглазый царевич Яндыз, сын Тохтамыша, был настоящим Чингисидом. Ему повезло оказаться на охоте, когда хан Булат, придя к власти после бегства дяди, резал братьев, ровно овец, дабы избавиться от иных претендентов на титул правителя Золотой Орды. И о дальних родственниках – тоже не забывал.
Яндыза об опасности предупредил вестник, вовремя посланный преданной нянькой, и царевич без колебаний помчался с охотничьей свитой прямо через степь, куда глядят глаза. Боги небес были милостивы к нему и вывели к каравану, с которым он и добрался до Дона, а по нему и вверх, спрятавшись от убийц во владениях московского князя. Вскоре вслед за ним приехал подарок от брата: отрезанная голова няньки. Это был достаточно ясный намек на то, что новый хозяин Орды умеет карать тех, кто идет против его воли, и обязательно вычистит свои владения от всех несогласных.
Яндыз намек понял и в родные степи более уже никогда не показывался, навсегда оставшись одним из бояр в свите Василия Дмитриевича. Он был хорошим воином: храбрым и умелым. Но – Чингисидом, и потому считал себя родом выше московского князя. Посему великий князь опасался выдвигать его в воеводы и давать под руку много людей. Кто его знает – а вдруг захочет править, а не подчиняться?
– Дозоры они поставили вон там, под липами, в тени, – продолжал царевич. – Несколько обозов перехватили, более по трактам никто не пойдет. Посему и людей для стражи много не надобно. Со двора Златоустовского монастыря тянут сюда бревна, начали копать. Полагаю, туры дальние ставят, ночью ближе попытаются придвинуть.
– Уже и копают? – изумился князь. – Когда же они успели? Токмо пришли, а туры уже почти стоят?
– Табор здесь ден десять стоял. Медники из Смоленска товар привезли, но на торг попасть не пытались, – ответил голубоглазый боярин Висляков, пригладив мягкие и пушистые, как кошачья шерстка, усы. – Вроде как мыта заплатить пожалели. Ан ныне все с новгородцами заодно работают. И инструмент заготовлен, и лес, и места нужные колышками помечены.
– А ты куда смотрел, рохля?!
– Дык… Не делали ведь ничего. На лугу стояли – так уплатили за постой-то. А что гуляли в предполье, так на то запрета нет.
Великий князь только укоризненно покачал головой, уже в который раз жалея, что так не ко времени покинул его верный и мудрый воевода Афанасий Конь. Уж он-то безобразия бы такого не допустил. Быстро бы гуляк любопытных с колышками на дыбе над жаровней подвесил.
– Не может быть, княже! – вдруг вытянул вперед руку Яндыз. – Таран!
Все дружно повернулись в указанном направлении и увидели, как два десятка новгородцев катят к турам толстенное бревно. Неподалеку за ними покачивалась в запряженной волами повозке большая железная калабаха. Все отлично знали, что все это означает: на бревно будет насажен этот железный наконечник, таран подвесят на ребра, подтянут к воротам или стене и будут выбивать створки ворот или камни из стены. Смотря что выберет целью новгородский воевода.
– Но когда они успели все это привезти?! – только и развел руками Василий.
– Вестимо, заранее. С каким-то из купеческих обозов, – чуть ли не радостно пояснил боярин Висляков. Отчего веселился, непонятно. Право слово, татарину Яндызу Василий доверял больше. Однако поручение все же предпочел дать своему, москвичу.
– Видишь, боярин, охраны у тур нет совсем? – показал на работающих врагов князь. – Бери людей, сколько есть у башни, выходи, поруби этих смердов, а наконечник таранный увези или в ров хотя бы скати. Новый, мыслю, они скоро подвезти не смогут.
– Сделаю, княже, – молодой удалец помчался вниз.
– Полонян бы хорошо хоть пару захватить, для допроса, – негромко произнес царевич.
– Да уж догадается, я так мыслю, – сказал Василий.
Внизу послышался скрип – от ворот вниз медленно поползла широкая секция подъемного моста.
Командовать новгородской армией было приятно и легко. И прежде всего потому, что никто из бояр в поход на Москву не пошел – побрезговали. Не Москвой, конечно же, а Егором. Не пожелали подчиняться приказам бродяжки без роду и племени. Ведь номинально будучи князем – как муж законной княгини и владетель Заозерского удела, – по происхождению он был никто, безродный простолюдин, невесть откуда выбредший к Шексне и удачно примкнувший к воровской шайке. И хотя, с одной стороны, у него имелась на плече родинка, вроде как доказывающая родство с вожской ветвью потомков князя Ярослава, с другой – отсутствовала «документальная родословная», навроде той, которая выдается при продаже породистым песикам. Сиречь, «доказательной базы» хватало аккурат на то, чтобы признавать Егора князем, когда это выгодно, и презрительно морщиться, когда в нем нужды не возникает.
Однако для армии все это пошло только на руку. Здесь оказались либо опытные ватаги во главе со своими атаманами – людьми активными и инициативными, либо те, кто свой ратный путь в ватагах начинал, либо бойцы, записавшиеся к князю Заозерскому в команду ради его славы удачливого командира. И первые, и вторые, и третьи доверяли Егору целиком и полностью, без малейших пререканий исполняя любой его, даже самый дурацкий приказ.
– Воевода, надо бы избы слободские разобрать и укрепления вокруг лагеря поставить! Лето на дворе, не замерзнем. А без укреплений тяжко придется, коли москвичи на вылазку решатся.
– Не надо.
– Э-э-э… Тебе решать, атаман.
– Воевода, надо бы туры ближе к стенам поставить! А то тараны собранные далеко тащить будет.
– Не нужно.
– Вели засеку у тур поставить, атаман. Как бы москвичи пороки[24] не порубили, коли вылазку устроят!
– Не велю. Оставьте как есть.
– Э-э-э-э… Тебе виднее, атаман.
В первый же день князь Василий и вправду предпринял вылазку против полевых земляных укреплений, окруженных частоколом, в которых Егор предполагал строить камнеметы и тараны. Однако все это было банально и предсказуемо. Едва подъемная секция моста, отделившись от ворот, поползла вниз, как сотник Феофан, следуя заранее отданному распоряжению, приказал своему отряду, отдыхающему возле оседланных коней на наволоке между слободой и Москвой-рекой, подниматься в стремя.
От угловой башни до тур было примерно полтора «перестрела» – дистанции полета стрелы. Чуть менее километра. Мгновенно такое расстояние не преодолеть.
Княжеская конница, выйдя из распахнутых ворот, сперва собралась на берегу рва в плотную массу, потом сдвинулась с места и стала разгоняться для атаки: острые шлемы с флажками на макушках, сверкающие начищенными пластинами колонтари, переливчато блестящие кольчуги, щиты-капельки с нарисованными по алому фону золотыми львами и драконами, опущенные рогатины с длинными и широкими, как мечи, наконечниками. Под каждым – полощется на ветру тряпичная кисточка разноцветная, яркая, веселая… и предназначенная для впитывания человеческой крови. Чтобы по древку не текла, и оно в руке не скользило.
В этот момент вылетели от реки на перехват все три пасторские сотни: сияя шлемами и зерцалами, прикрываясь щитами с алыми львами и драконами на синем и зеленом фоне, опустив длинные остроконечные пики, способные при ударе на полном скаку пробить насквозь стену рубленой деревенской избы.
Московская конница, увидев врага, стала поворачивать: получить удар в бок, понятное дело, им не хотелось. С чердака двухэтажного дома в плотницкой слободе Егор увидел, как на полном скаку сошлись лоб в лоб две плотные массы, и невольно зажмурился, слыша треск копий, скрежет рвущегося железа, хруст ломающихся костей и раскалывающихся щитов, жалобное конское ржание и злобный хрип, крики боли. Две рати смешались, засверкали мечи и сабли, сталь зазвенела по стали.
Новгородцев было больше почти вдвое, и они, естественно, противника начали теснить. Егор от предвкушения удачи прикусил губу и сжал кулаки… Но нет, на угловой башне труба заиграла отступление.
