подходи!!!

– Да что с тобой, любимая? – остановился Егор, ошалело наблюдая, как его жена, мечась по своей горнице, лихорадочно скидывает в сундук свитки, переплетенные тетради, какие-то рукописи, вышивку и бумагу.

– Не было ничего, говоришь?! – вскинувшись, в ярости выставила в него указующий перст княгиня. – А почто тогда войну со свеями оборвал и на Москву ярость новгородскую направил?! Погань ты! Хуже навоза! Свейка-то была уродиной, кожа да кости, глаза жабьи, титьки мешками – ан за один грех с нею и людей своих предал, и город весь, и задумки все прахом пустил, мои старания тоже!

– Какой свейкой? – окончательно растерялся Вожников.

– Той самой, с которой вы в Або кувыркались!!! – заорала Елена. – Раз штаны свои перед нею спустил, теперь сразу и мир тебе со свеями потребен стал, и поход супротив Москвы понадобился, и гнев новгородский на юг от бургомисторши любезной отводишь!

– Не было у нас ничего, я же тебе говорил!

– Замолчи! Я же не слепая! Вижу, по чьей прихоти ты бегать начал! Под чью дудку пляшешь ныне! – Она захлопнула сундук и застучала в дверь, клича дворового: – Федот, сюда поди! На ушкуй неси, собрала все!!!

– Да говорю же, Лена, не было ничего у меня с этой чертовой бабой! – чуть не взвыл из-за безумия супруги Егор. – Ради тебя на Москву иду! Ты же этого от меня добивалась, ты супротив Василия меня направляла, ты слабости его хотела! Теперь у меня сила есть, я его нагну!

– Врешь ты все, кобель паршивый! Как ни оправдывайся, ан я тебя насквозь вижу. Блядун ты безмозглый! Срам у тебя заместо разума! За девку пустую судьбу свою в прах разрушил, меня по миру пустил, страну целую угробил! Повесит тебя князь Василий на осине у нужника своего – и правильно сделает!!!

Она рванула на себя дверь, выскочила из горницы.

– Чтоб глаза мои тебя больше не видели! Ненавижу!!! – Она с силой захлопнула створку и тут же распахнула снова: – Чтобы окрест меня и земель моих более не показывался! Вдова я отныне, понял?! Вдова! Нет тебя для меня более!!!

– Тьфу, зараза, – сплюнул на пол оставшийся в одиночестве Егор. – Вот бесова душа. Огонь, а не баба! Ее бы хорошо в крепость вражескую метать, чтобы пожары занимались. А то ведь так и норовит собственный дом спалить.

На женину истерику он ничуть не обиделся. Искренняя страсть, с которой кидалась на него Елена, лишний раз доказывала ее сильнейшее чувство. И совсем не ненависти – любви. Будь он супруге безразличен – разве мучилась бы она так от ничем не подкрепленной ревности?

– Ничего… Перебесится, успокоится, сама вернется, – махнул он рукой. – На холодную голову поймет, какой дурой выставилась. На пустом месте этакий хай поднять!

Гнаться, успокаивать, уговаривать Елену Егор не собирался. Во-первых, пока она в таком состоянии – бесполезно. А во-вторых – механизм был запущен, и отвлечься от тщательно продуманного плана, потерять хоть несколько часов Вожников не имел никакой возможности. Ныне он только числился воеводой, командиром нескольких тысяч доверивших ему жизни людей. В настоящий момент атаман оставался всего лишь одним из винтиков, приведенных в действие даже не сегодня, а целых два месяца назад.

– Дозволишь, княже? – заглянул в горницу плечистый и угрюмый седовласый амбал.

– Забирай, – махнул рукой Егор, пропуская слугу к сундуку. – Перемелется, мука будет. За пару дней остынет, потом сама все поймет.

Ватажники, что проверяли оружие и снаряжение перед новым походом, с удивлением наблюдали за свитой княгини из нескольких девок, нянек и упитанной стряпухи, потянувшихся с пухлыми мешками к воротам. Следом быстрым шагом неслась княгиня Заозерская в усыпанном жемчугами дорогом платье и с непокрытой головой. За ней с трудом поспевали несколько портовых грузчиков, несущих за ручки тяжелые сундуки.

Для бегства домой Елена наняла морской ушкуй. На нем, в отличие от речных разбойничьих, имелись каюты и две мачты с хорошим парусным оснащением. Команда же состояла всего из полутора десятков человек. Весла и места для гребцов здесь тоже имелись. Но всего на шестерых моряков. Под веслами морской ушкуй ходил только в самом крайнем случае.

– Отчаливай! – скомандовала кормчему княгиня, едва только поднялась на борт.

Однако капитан оказался человеком куда более разумным и сперва дождался, пока амбалы занесут и разместят в каюте пассажирки ее вещи, сойдут на берег, и только после этого приказал скинуть с быков толстые причальные концы.

Поплыв вниз по течению, ушкуй всего за несколько часов, еще засветло, добрался до порогов. Кормчий послал молодого помощника узнать у знатной пассажирки, не желает ли она переночевать на одном из здешних постоялых дворов. Все равно ведь на берег высаживаться. Но ответ был решительным: плыть дальше, несмотря ни на что!

– Кто платит, с того и спрос, – пожал плечами привыкший ко всему кормчий, направляясь к причалу.

Все люди – и пассажиры, и команда, сошли на влажные от брызг жерди, а потом, по выложенной известняковыми плитами широкой тропе, отправились вниз по берегу пешком. Волочильщики же, зацепив за нос ушкуя толстый и лохматый, пропитанный дегтем канат, стали медленно стравливать его, опуская судно по узкому проходу, пробитому через пороги под самым берегом.

Кормчий крестился и молился, наблюдая с тропы, как стремительные потоки швыряют его корабль из стороны в сторону, то подбрасывая, то опуская, так что мутная вода перехлестывает через палубу, раскачивая и играя, словно веселый котенок с пойманным мышонком. Мало кто из пассажиров верил, что после подобного издевательства их ушкуй уцелеет и сможет продолжить путь. Одна только княгиня Елена Михайловна, грызя ногти, смотрела не на воду, а на уходящую в Новгород наезженную дорогу. Но за долгие часы, необходимые для преодоления водного препятствия, на тракте никто так и не появился.

На борт люди вернулись уже в полной темноте. Княгиня, уходя в каюту, решительно приказала плыть дальше. Однако кормчий рисковать не пожелал. Отойдя по течению на пару верст, он приказал сбросить якоря и самое темное время переждал, отсыпаясь у себя в каморке. Однако на рассвете он был уже у прави?ла. Когда на палубу вышла пассажирка, судно, подняв носовой парус, бодро мчалось между зелеными низкими берегами.

Елена, не говоря ни слова, встала на корме, глядя в бурлящую струю, убегающую из-под дубового киля. Кормчий смотрел вперед, она назад, а ушкуй мчался и мчался по темной воде, увозя княгиню Заозерскую от прежней жизни в неведомое будущее. Домой.

Всего в пяти верстах от города на просторный свежескошенный луг, через перелесок от Московского тракта, около полудня пятого августа закатился длинный крестьянский обоз. Ехавший первым седовласый рыжебородый мужик в картузе и косоворотке, опоясанный ремнем с дорогим, с серебряной отделкой, поясным набором[23] и в атласных шароварах, заправленных в красные юфтевые сапоги, спрыгнул на траву и начал громко распоряжаться, какому из возков куда ехать, где вставать, куда разгружаться. Лагерь получался весьма просторный – пара сотен человек заняла столько места, что хватило бы и для десяти тысяч. Мало того, разгрузившись, каждый из приехавших развел не один, а целых пять костров, развесил котлы, наполнил водой. Над иными разместили бараньи и козьи туши, где-то приготовили для запекания рыбу.

Ближе к вечеру вода в котлах забурлила. Прибывшие засыпали туда крупу, добавили для аромата жира и сала, заправили солью. Разгребя угли, прикопали обмазанную глиной рыбу, снова засыпали жаром. Под готовой кашей огонь пришлось, наоборот, заливать. Над пустынными полями, перелесками и озерами поползли сводящие голодный желудок ароматы. Непонятным оставалось только одно: зачем? Зачем переводить продукты на запах? Ведь пара сотен человек, даже если не побоится лопнуть, даже если будет работать ложками не переставая, столько еды не съест, наверное, даже за месяц.

Однако уже во тьме на запах вдруг свернула огромная толпа, заполонила луг, сбираясь возле поднятых вымпелов, стреноженным лошадям навесила торбы, взялась за ложки, стремительно опустошая котлы,