— Что происходит, Джордж? Вы были таким рассеянным и выглядите просто ужасно. Вы не собираетесь принимать лекарство от бессонницы?

— Нет, — бросил я, но тут же пожалел о своем грубом тоне и добавил: — Я знаю, что вы желаете мне добра, но сейчас не могу говорить об этом. У меня есть несколько проблем, которые я должен решить.

Однако она не сдавалась.

— Ведь это как-то связано с ранением Уильяма, не так ли? О, Джордж, во что вы ввязались?

Я с большой радостью облегчил бы душу и рассказал ей обо всем, но мне меньше всего хотелось впутывать ее в эту историю.

— Извините, Флоренс, мне нужно идти.

Уильям был в операционной — заканчивал уборку, пока я собирал все необходимое, что могло пригодиться в моих поисках. Я достал из своей врачебной сумки кое-какие медикаменты, скальпель, бинты и бутылку, в которую нацедил достаточное количество спирта. Присев на корточки около скамьи в смотровой, я открыл стоявший под ней ящик с инструментами и вытащил оттуда тяжелое плотницкое долото, молоток и маленький лом, после чего положил их в дорожный мешок, куда уже спрятал медицинские препараты.

Кто-то подошел ко мне сзади. Я подумал, что это Уильям, и продолжал стоять на коленях и разбирать содержимое ящика.

— Добрый вечер, доктор Филиппс, — сказал Оккам, положив свободную руку мне на плечо. — Прошу вас, не утруждайте себя и не вставайте.

Лезвие бритвы прижалось к моему горлу, но так, чтобы я мог говорить.

— Я как раз собирался искать вас.

— Значит, вас заинтересовала тяжелая артиллерия, — заметил он, глядя в мою раскрытую сумку.

— Я могу все объяснить. Я знаю, где сердце. Мне нужна ваша помощь, чтобы вернуть его.

Голос Оккама был твердым.

— Биттерн украл его у вас. Но вы предали Брюнеля, вместо того чтобы выполнить все надлежащим образом. На похоронах вы говорили мне, что исполнили его желание, а вместо этого оставили сердце у себя.

— Неправда, я лишь признался, что дал Брюнелю обещание.

Лезвие снова прижалось к моей шее.

— Обещание, которое вы нарушили. Не злите меня, доктор, вы знаете, что я хорошо владею этим оружием.

— Да, я видел Биттерна прошлой ночью. Не отличить от работы профессионального хирурга.

— Я дал ему шанс сказать мне, где сердце, а он вместо этого наставил на меня пистолет.

— Он ничего вам не сообщил?

— Сказал только, что продал его, но я так и не выяснил, кому именно.

— А как вы вообще узнали, что сердце у него?

— Ваш человек, Уильям, разыскивал его в пивнушках, где я иногда бываю. И он был не особенно скрытен. И потом, мне не требовался информатор, чтобы догадаться, что сердце находилось у вас.

— Это еще почему?

— Бросьте, доктор, все вы прекрасно знаете… у вас ведь достаточно разума, чтобы понять это.

— О чем вы говорите?

Оккам издевательски рассмеялся.

— Сны и кошмары, разумеется! Или как вы их там называете? Как думаете, почему мы с вами оказались заперты в этой дьявольской машине?

Наконец-то все части головоломки встали на место.

— Вам снятся такие же сны?! — воскликнул я, на мгновение забыв о бритве у своего горла. Вот почему призрачная фигура, которая пробежала мимо меня прошлой ночью, показалась мне такой знакомой. Я узнал в ней не только Оккама, но и моего невидимого товарища по несчастью.

— И знаете, что самое странное?

— Еще более странное, чем одинаковые сны, которые снятся нам обоим?

— Я никак не могу догнать вас. Мы видим друг друга лишь мельком. Мы бегаем по кругу, как бешеные собаки, преследующие свой хвост.

Известие о том, что нам с Оккамом снились одинаковые сны, окончательно сбило меня с толку. Он вышел из богемной среды, и его галлюцинации можно было объяснить постоянным применением опиума. Но была ли всему виной эксцентричность Оккама, или его чувство вины оказалось настолько сильным, что он потерял контроль над своим рассудком? Оккам был прав: я дал Брюнелю слово, как в свое время пообещал юному Нейту, что найду убийц его отца. Может ли одно обещание перевесить другое? Существовали ли весы вроде тех, что использовались в Древнем Египте, чтобы взвесить сердце и тяготившие его грехи? Возможно, если бы я был католиком и серьезно относился к идее греха, это имело бы для меня какой-то смысл. Но я не посещал даже протестантскую церковь. Я был врачом, хирургом, воплощением рационального подхода к жизни.

И дело было не только в ночных кошмарах. В итоге я оказался здесь с бритвой у горла из-за того, что был одержим этим проклятым изобретением — механическим сердцем. Долгое время я считал это устройство бесполезным, а потом вдруг решил, что оно имеет огромную ценность и сделает важный вклад в развитие медицины, даже если и опередит свое время на целое столетие. Возможно, все дело было в Брюнеле. Этот инженер не только переживал за судьбу своих изобретений и радовался признанию, которое они ему приносили, но и страдал вместе с ними, а возможно, даже умер из-за них. Не случайно в одной из газет его назвали настоящим Железным человеком. И в довершение ко всему мое восприятие обострилось из-за чувства, которым я проникся к Флоренс и которое было совсем не похоже на то, что я переживал прежде. Вся моя жизнь была полна неопределенности, но одно я знал наверняка: как и Оккам, я стал безумным, дурным и опасным человеком.

Мне уже порядком надоело сидеть на корточках.

— Я могу встать? У меня уже ноги затекли.

— Только осторожно.

Следуя его совету, я медленно поднялся на ноги.

— Поверьте, я не собирался предавать Брюнеля. Я думал, что поступаю правильно по отношению к нему. Мне казалось бессмысленным хоронить сердце в его могиле.

Лезвие снова прижалось к моей шее.

— Уверен, вы действовали не без задней мысли.

— Конечно, конечно. Не стану скрывать, у меня был свой интерес, — сдался я. — Но есть и еще кое- что.

— Продолжайте.

— Если мы исключим из уравнения сердце и представим, что его не существует, тогда лишим нашего врага возможности действовать. Конечно, когда мы заставили его думать, что сердце еще не закончено, это несколько затормозило его деятельность. Но если бы сердце исчезло, мы окончательно лишили бы его какого-либо стимула. — Я пытался убедить себя, что придумал разумное объяснение, пусть оно и служило запоздалым оправданием моему решению сохранить сердце. — Подумайте сами: если вы хотите, чтобы гончая побежала, сначала нужно выпустить зайца.

Мои слова совершенно не убедили его.

— Мне уже надоело слушать ваши объяснения.

— Тогда у кого, по-вашему, сейчас сердце?

— У Рассела, разумеется.

— Вы ошибаетесь.

Бритва Оккама сильнее впилась мне в горло.

— Я так не думаю, — прорычал он. — Брюнель незадолго до смерти рассказал мне о вашем приключении на корабле.

— Я сказал ему то, что он хотел услышать. Что еще я мог сообщить умирающему? Рассел на самом деле причастен к этой истории, но не он был организатором. И сердце не у него!

— Тогда у кого же?