запретить дуэли во время американской кампании, но безуспешно. Офицеры — горячий народ.
Я слушал с огромным интересом, но все же перебил отца.
— А как ты оказался причастным к этой истории? — спросил я, давая ему возможность немного передохнуть — он и так говорил слишком много.
— По правилам дуэли на каждом поединке должен присутствовать врач, чтобы обработать раны или констатировать смерть. Старый вояка обратился ко мне за помощью, и хотя в душе я был против, пришлось согласиться. На самом деле у меня практически не было выбора — он был герцогом Веллингтоном да вдобавок еще и премьер-министром, так что ты сам понимаешь.
Отец рассмеялся над своей шуткой, и в этот момент мне показалось, что он стал выглядеть как будто даже моложе своих лет. Я дал ему стакан воды, он сделал несколько глотков и продолжил:
— В назначенный день я прибыл на Баттерси-Филдс с утра пораньше. Там я встретился с герцогом, который приехал со своим секундантом. С ними был еще один человек, его представили мне как арбитра. Все вместе мы ждали Винчилси. Я предпринял последнюю попытку отговорить герцога от участия в дуэли, но меня резко оборвали: «Вы находитесь здесь, чтобы оказывать медицинскую помощь, а не мешать нам. Проверьте лучше ваши хирургические инструменты».
С прибытием Винчилси секундант отвел меня в сторону. Похоже, его волновал не столько исход битвы, сколько риск того, что о дуэли станет известно. Я видел, как из футляра вытащили пистолеты и зарядили. Оба участника дуэли следили за процессом. Затем раздали оружие, после чего дуэлянты, стоя спиной друг к другу, обменялись несколькими фразами, которые я не расслышал. Вероятно, Винчилси в последний раз предложили извиниться за свою выходку, но он отказался. Затем бросили монету, чтобы выяснить, кто будет первым. Я был потрясен, как можно доверять свою жизнь такой пустяковой вещице, как монета. Дуэлянты отошли друг от друга на шесть шагов, повернулись и обменялись взглядами через барьер.
Я тысячу раз видел, как люди убивали друг друга, но все эти случаи происходили во время войны, а не ранним утром в четверг посреди Лондона. Это было совершеннейшим безумием, и я содрогнулся при мысли, что премьер-министр может погибнуть на дуэли по своей прихоти. А вдруг он будет ранен и я не смогу его спасти? Я войду в историю как врач, по вине которого погиб один из величайших героев страны. Меня совсем не прельщала подобная перспектива. Но мои дурные предчувствия никого не волновали, дуэль шла своим чередом, и я не мог ее предотвратить.
Дуэлянты сообщили арбитру о своей готовности, и он подал знак Веллингтону, который по жребию должен был стрелять первым. Герцог направил пистолет на своего противника. Настала мучительная пауза, но затем он отвел пистолет и выстрелил в сторону. В ответ Винчилси опустил пистолет и выстрелил в землю. Вот так все и закончилось: дуэль состоялась, оба участника были удовлетворены. Я достал из врачебной сумки фляжку с бренди, которую носил для медицинских целей, и отхлебнул из нее.
На отца снова накатила слабость, и он опустился на подушки. Я почувствовал себя виноватым, что позволил ему говорить так долго, но его рассказ был таким увлекательным. Пока он отдыхал, я взял пистолет и направил его так же, как это сделал Винчилси, дулом в пол.
Мне стоило оставить отца на время одного, но мое движение снова заставило его приподняться.
— Веллингтон подарил их мне. Вероятно, он отдал их гравировщику по пути в парламент тем же утром. Никто не пострадал, но тем не менее о дуэли стало известно и это наделало много шума. Как я и опасался, скандал положил конец политической карьере Веллингтона. Все сочли поступок премьер- министра, рисковавшего своей жизнью на дуэли, легкомысленным. Он был самым целеустремленным и самонадеянным человеком изо всех, кого я знал, на поле боя или за его пределами. И, несмотря на его упрямство, я не мог не восхищаться им.
Я положил пистолет в футляр. Отец выглядел совсем утомленным, и не успел я встать со стула, как он уже погрузился в глубокий сон. Мне повезло, что в доме не было Лили. В противном случае я не избежал бы справедливых упреков, что заставил его говорить так долго. Но, возможно, только врачи знают, что лекарство — это не только микстуры и пилюли. Взяв футляр, я тихо вышел из комнаты.
На следующий день я рано утром уехал из дома, а вернувшись, целый час провозился с пустыми склянками в операционной отца, наполняя их новым содержимым.
Дни пролетали незаметно, и прошло три недели, прежде чем я это осознал. Состояние отца почти не изменилось, и я уже стал подумывать о возвращении в Лондон, поскольку продолжительное отсутствие в больнице могло уже стать ощутимым. Чтобы скоротать время, я начал присматривать за парой пациентов моего отца, которые жили в деревне. Мне все равно нечем было заняться, и я решил, что будет лучше, если люди не станут утруждать себя поездками в Лэнсдаун к доктору Биллингу. Работа была нетрудной, но мое присутствие в операционной, похоже, вызвало уважение местных жителей и, что еще важнее, Лили. Я не сомневался: она надеялась, что я наконец-то все пойму и решу взять практику. Помимо визита нотариуса моего отца из Мейтленда и регулярных посещений доктора Биллинга, с которым я провел около часа за интересной беседой, в доме не было гостей.
Я быстро привык к такой спокойной жизни. Утром я открывал операционную, днем проводил время в общении с отцом, который настаивал на полном отчете о проведенных мною процедурах, и с псом, ожидавшим меня для обычной прогулки. Два-три раза в неделю мы обедали вместе с Гилбертом, и я с удовольствием пропускал с ним по паре стаканов бренди. Иногда Лили уходила к себе домой, чтобы выполнять обязанности жены и хозяйки, и мне приходилось в одиночестве наблюдать за нашим пациентом. Это было вполне приятное существование, и со временем я стал все реже думать о возвращении в Лондон. К тому же Лондон был неразрывно связан с неприятными воспоминаниями об инспекторе Тарлоу. В сравнении с навязчивыми визитами этого полицейского даже драконовские меры сэра Бенджамина казались вполне сносными.
Но однажды мне принесли письмо, которое напомнило о другой моей жизни. Оно было от Брюнеля, которого я в последний раз видел два месяца назад. Письмо было написано привычным неразборчивым почерком, а в качестве обратного адреса стояла Дюк-стрит. Я предположил, что он узнал мой адрес у сэра Бенджамина.
Дорогой Филиппс!
Надеюсь, мое письмо застанет Вас в добром здравии. И хочется верить, что состояние Вашего отца улучшилось.
За время Вашего отсутствия в городе не произошло ничего особенно интересного. Работа над кораблем продвигается удручающе медленно, однако двигатели уже установлены. Несмотря на заявления Рассела, я уверен, что он будет готов к плаванию самое позднее через шесть недель.
Хотя я почти полностью посвятил себя созданию корабля, однако нахожу время и для нового проекта, гораздо меньшего по масштабу, но еще более амбициозного. Мне предстоит серьезная работа, и, я думаю, нам еще понадобится Ваша помощь в этом предприятии.
Встречи Клуба Лазаря проходят нерегулярно, и отсутствие секретаря весьма ощутимо. Все мы ждем Вашего возвращения. Но, увы, дела обстоят не так хорошо, как нам хотелось бы. Видимо, наш маленький клуб утратил ту жажду познаний, которая стала стимулом для его создания. Многие его члены озабочены лишь состоянием своих кошельков, и, боюсь, Рассел — самый худший из них. Этому человеку нельзя было доверять корабль. Но я не хочу отягощать Вашу жизнь своими тревогами. У Вас и без того много важных дел.
С наилучшими пожеланиями,
Желая того или нет, но Брюнель разрушил мою сельскую идиллию. Меня снова потянуло в город, захотелось вернуться в больницу и оказаться в гуще событий. У меня возникло желание вновь окунуться в мир Брюнеля и его чудес инженерии. Ему удалось пробудить мое любопытство — какой проект он считал более амбициозным, чем огромный корабль, и какую помощь я мог оказать ему? Похоже, его отношения с Расселом снова испортились, но я надеялся, что в скором времени работа над кораблем будет наконец закончена.
Словно пытаясь воспрепятствовать моему намерению выполнить просьбу Брюнеля, отец снова слег,
