На следующее утро я прочитал записи доктора Биллинга и решил сам осмотреть пациента. Я с уважением отнесся к диагнозу, поставленному другим врачом, но предпочел провести независимое обследование. Однако сам пациент возражал против того, чтобы его осматривал сын.

— Зачем тратить на меня время, Джордж? Я знаю, в чем проблема, — заявил он. — Я перенес инфаркт, и дни мои сочтены. Что еще можно узнать?

Я потратил целое утро, чтобы разубедить его.

— Что я тебе сказал? — почти с триумфом заметил он, когда я отошел от кровати, после того как выслушал грустную историю, которую рассказало мне его сердце. — И не надо делать такое постное лицо, — продолжал он. — Мы все там будем. Сядь, дружок. Лучше займись чем-нибудь полезным — есть несколько дел, которые я не успел уладить.

Поначалу мне не хотелось заниматься делами отца, но поскольку необходимость в моих медицинских услугах отпала, я решил, что по крайней мере это поможет убить время. Но я должен был спуститься вниз к Лили, которая с нетерпением ждала моего диагноза. Я усадил ее и, действуя по инструкции отца, объяснил сестре истинное положение вещей. Когда я закончил говорить, она отвернулась и молча уставилась в окно.

— Ты уверен, что ничего нельзя сделать? — спросила она наконец, словно надеясь, что я вдруг вспомню о лекарстве, про которое совсем забыл.

— Боюсь, что нет, Лили. Время покажет. Но нужно приготовиться к неизбежному. Ему недолго осталось.

Она встала, стараясь не давать воли эмоциям, и сказала, что должна погулять с собакой. Я знал, что не стоит сопровождать ее. Лили всегда уходила гулять, когда ей нужно было обдумать что-то важное. «На воздухе мне лучше думается», — всегда говорила она. Бедный пес едва не стер в кровь свои короткие лапки в тот день, когда Гилберт сделал ей предложение. Я знал, что домой Лили вернется выплакавшейся и умиротворенной.

После того, как Лили покинула дом, я снова направился в спальню отца.

— Ты сказал ей? — спросил он.

— Да, отец, сказал.

— И она ответила, что хочет погулять с собакой?

— Верно.

— Вот и хорошо.

Вопрос был закрыт, и, не желая больше тратить время на болтовню, отец тут же стал отдавать мне распоряжения. Сначала он велел спуститься в его кабинет и принести оттуда большой деревянный ящик.

В его кабинете царили непривычные чистота и порядок. Никаких разбросанных повсюду бумаг и документов. Я снова узнал руку своей сестры. В детстве меня не пускали в кабинет и операционную. Возможно, именно запрет вызывал у меня такой сильный интерес к этим комнатам, в особенности к операционной. И когда отец уходил к очередному больному, я тайком проникал туда. Высунув от напряжения язык, я читал странные слова, написанные на ярлыках пузырьков, или рассматривал потрясающую коллекцию отполированных ножей и других медицинских инструментов; их стальные лезвия поблескивали, когда я с почтением доставал их из шкафа.

Однако святая святых отца, его кабинет, так и остался неисследованной территорией. Лишь когда я подрос, он пригласил меня войти. Я с улыбкой вспоминаю, как он пропустил меня в свой кабинет, чтобы рассказать о птицах и пчелах. Сначала он волновался и кричал, поскольку никак не мог подобрать нужные слова. Наконец, раскрасневшийся и растерянный, он оставил все попытки и вручил мне медицинский учебник со словами: «Иди, изучай вот это». Меня заинтересовали рисунки в учебнике, и с того момента мое будущее в медицине было предопределено. Я помню, какую гордость испытал отец, когда я сказал, что хотел бы следовать по его стопам. Он и понятия не имел, что это желание возникло у меня после тайных посещений операционной, а также после его неуклюжей попытки заняться моим обучением.

Зайдя в кабинет, я нагнулся и вытащил из-под стола тяжелый деревянный ящик. Я с трудом поднялся с ним по лестнице и затащил в комнату отца.

— Молодец, — вздохнул он, поднимаясь на локтях. — Посмотри за часами.

Я нащупал мраморный футляр и вытащил оттуда ключ.

— Что же ты стоишь, открывай его!

Пришлось приложить немного усилий, пока ключ наконец повернулся в замке. Крышка заскрипела на петлях, когда я поднял ее. Из ящика повеяло душным запахом кожи и старой бумаги. Отец сел на край постели и заглянул в ящик. Поверх кипы документов и блокнотов лежал еще один ящик, гораздо меньшего размера, обитый медью.

— Сколько здесь воспоминаний, — сказал он, поднимая тонкую руку, на которой проступали вены. — Но сначала — дело.

Я испугался, что отец упадет с кровати, и, догадавшись, что ему нужна была деревянная коробка, отдал ее отцу.

— Где-то здесь документы на дом и… — в его голосе послышались озорные нотки, — …что еще важнее, мое завещание.

— Разве этим не должен заниматься твой нотариус? — спросил я.

— Не будь таким привередливым, сынок, — возразил он. — Дом будет поделен между тобой и твоей сестрой, но есть еще несколько дел, которые нужно закончить. Если ты сможешь разобраться с бумагами, я приглашу нотариуса из Мейтленда, чтобы он проверил, все ли с ними в порядке.

— Это твои дневники? — спросил я, взяв в руки один из толстых блокнотов в кожаном переплете. Ящик был наполовину забит ими как корабль балластом. Насколько я помнил, у отца была привычка записывать все события дня в дневник. Я перенял у него эту привычку с тех пор, как тоже захотел стать врачом.

— А, ты про это старье, — с сожалением сказал он. — Мы еще вернемся к ним. Но сначала — бумаги. Посмотри в том конверте.

Я отложил книгу, вытащил толстую папку бумаг и сел на край кровати, пролистывая документы. Из-за тусклого освещения в комнате и слабого зрения отца мне пришлось читать все бумаги, даже те, содержание которых уже не имело никакого значения. Там было много рецептов, страницы из медицинских журналов, старые письма и различные заметки о пациентах, хотя сами истории болезней пусть и бессистемно, но были разложены по папкам, хранившимся в его кабинете. Я нашел его диплом о присвоении медицинской степени Эдинбургского университета, который тридцать лет спустя стал моей альма-матер.

Поиски затянулись, отец останавливал меня, чтобы предаться воспоминаниям над каждой бумагой, которая привлекла его внимание:

— Это чек на покупку первого набора операционных ножей… первый день в операционной никогда не забывается, не так ли? — Или: — Помнишь, как я ампутировал лапу его собаке, когда она попала под колеса экипажа?

Нам так и не удалось найти завещание или документы на дом, поэтому я вытащил следующую стопку бумаг из ящика и стал изучать документ за документом. За этим делом прошел почти весь день.

Скрип открывающихся ворот возвестил о возвращении Лили. Может, зрение моего отца и ослабло, но я не мог сказать ничего подобного о его слухе. Я предложил ему закончить на сегодня наши дела, и он сказал:

— Тебе лучше спуститься вниз и посмотреть, как там твоя сестра.

Прежде чем уйти, я настоял на том, что извлеченные из ящика бумаги нужно привести хоть в какой- то порядок. Наконец я взял в руки маленькую деревянную коробку, которая на этот раз заинтересовала меня.

— Хирургические инструменты? — спросил я, взвесив ее в руке. Но прежде чем я успел открыть коробку, отец остановил меня.

— Давай поговорим об этом позже, — сказал он, протягивая руку и забирая у меня коробку.

Лили сидела в гостиной на стуле у окна и читала книгу — наверняка Джейн Остен. Это была ее