— Что? — воскликнули мы с Левой в унисон.

— Переплавил.

Снарк хрустнул пальцами.

— Тонь, а что было на пластине? Там было что-то вообще?

Тонино лицо снова налилось красным.

— Было! Еще как было! Какие-то схемы. Концентрические круги. По всей видимости, карта звездного неба, то есть какой-то ее участок. Последовательности точек — ювелир их зачем-то переписал: первый ряд по количеству точек — числа Фибоначчи, второй ряд — простые числа, по десять первых позиций… И, гад- ство, там были изображения разумных существ. Как пластины «Пионера», только наоборот, понимаете? Кто-то похожий на нас поступил так же, как мы, — отправил в космос послание, вот так вот — отчаянно, наобум, а вдруг повезет! Нас кто-то ищет, оттуда, а мы… на кольца.

— Понимаем, понимаем, только не кричи. Кстати, те изображения… тебе описали, какие они?

— Очень похожи на нас, очень. Более грузные, почти толстые, глаза чуть ближе к вискам, и, судя по всему… ну эти… половые признаки выражены не так явно… Ну все очень маленькое… на рисунке…

— Погоди… А ювелир-то этот разве не мог догадаться, что именно попало к нему в руки?

— Лев, ты знаешь, сколько эта пластина весит? Она же тяжелая. Дорогая. Он даже не пробовал думать, задумываться о чем-то еще, кроме… Ни он, ни Грыць. Им бабло важнее мыслей.

— А этот цилиндр забрали?

— Какой?

— Тот, в котором пластина упала. Подпорка для машины.

— А, да. Забрали. Сейчас Лешка над ним колдует.

— И? — рванулся вперед Снарк.

— Да ничего пока. Если что, Лешка сообщит.

Мы помолчали. Ситуация была одновременно восхитительно фантастической и отвратительно реальной. Что сказать? Мне сказать было нечего.

— Мальчики, такой шанс… один на миллиард. На миллиард миллиардов.

Лева, пожевав нижнюю губу, задумчиво произнес:

— А знаешь, Тонь… Тебе повезло. Нам всем повезло.

— В смысле?

— Теперь ты… мы… Мы точно знаем, что мы не одни. Где-то там… Откуда, кстати, прилетело? Машина уже посчитала?

— Что?

— Ну откуда прилетел цилиндр?

— Созвездие Лебедя, судя по всему.

— Так вот. Где-то там, в том направлении, ну, может, не обязательно в созвездии Лебедя, есть кто- то, похожий на нас. Мы не одиноки. Это же здорово. Нет?

— Ой, Левушка. Раз уж мы такие… Мальчики, дайте еще воды, а?

Снарк молча протянул стакан. Тоня жадно, в три глотка выпила.

— Раз уж мы такие, то лучше нам оставаться одинокими.

Что ты ему прочтешь? «В лесу родилась ёлочка»? Ты даже ёлочки не помнишь, блин.

— «Владимирский централ» он споет, под гитару сбацает, нах…

Мы сидим на корточках, загнанные в узкую лощину между двумя почти отвесными горами. Мы — это тринадцать с половиной тысяч человек, взятых эльфийцами в плен после неудачного десанта на Халладжу. Неудачного? Если неудачей можно назвать полный провал. Небо над нами затянуто серой нанопленкой, которая одновременно и маскирует нас, и защищает от жгучего синего солнца. Тех, кто закрепился в космопорту, просто обработали из аннигиляционных дестракторов — теперь там чистое поле. Штабной корабль был сбит на подлете — не повезло. Отловить оставшихся — задача не из самых сложных. То с одной, то с другой стороны тянет папиросным дымом, хотя эльфийцы считают курение признаком варварства и относятся к курящим соответственно. Очень хочется пить.

— Человеческие создания! Эльдары беспощадны к врагам, великодушны к покорившимся, щедры и благородны к тем, кто благороден. Те, кто сможет прочесть стихотворение любого из поэтов Серебряного века, отличающегося среди других поэтических эпох Земли своим изяществом и утонченностью, получит статус пленника-гостя, а впоследствии будет возвращен землянам при первой же возможности. Те, кто сможет прочесть стихотворение любого из классических поэтов, получит освобождение от тяжелых работ.

— Пить дайте, гады! — послышалось в ответ.

Тот же голос произнес — мне показалось, почти без паузы:

— Никогда не стоит просить что-то у тех, кто сильнее вас, — тем более в столь оскорбительной форме.

И вряд ли кто-то из тринадцати с половиной тысяч вспомнил, чьи это слова. Я и сам вспомнил об этом лишь на Земле.

— Слышь, лейтенант, а Есенин — это классический поэт или Серебряного века? Да всё равно не помню. Проскакал весенней ранью на розовом коне.

— На слоне розовом он проскакал, обкурившись дурью.

— Моя старушка. Моя старушка, тебе привет, как же дальше.

Чья-то рука поднялась впереди и слева. Лазеры, простреливавшие пространство над нашими головами, отключились. Боец в сером камуфляже пробирался к выходу — туда, где на каменистой возвышающейся площадке, прокаленной беспощадным светилом, надменно и неподвижно стояли офицеры-провидцы Призрачных Стражей, Темных Жнецов и Ужасных Мстителей.

Всё!

— Рядовой Иван Гадюкин!

Эльфийский офицер произнес эти слова так, что в них слышались легкая ирония, неподдельное сожаление и целая гамма других чувств. Уж в чем-чем, а в искусстве играть интонациями и смыслами эльфийцам не было равных — даже если они говорили на чужом языке.

— Рядовой Иван Гадюкин! (У него в шлеме сканер, который читает на расстоянии наши смертные жетоны, догадался я.) В онегинской строфе четырнадцать строк, если я не ошибаюсь. Это неповторимый бриллиант, созданный вашим, человеческим, гением. Неужели вы не сможете воспроизвести хотя бы еще десять строк?

Рядовой Гадюкин молчал. Должно быть, сильно палит солнце там, где он встал.

— Но слово Провидца нерушимо. Вас не будут использовать на тяжелых работах. Не хочет ли кто-то еще показать свое искусство в декламации стихов и получить статус пленника-го-стя или хотя бы освобождение от тяжелых работ?

Я взмахнул рукой. Сделав секундную паузу — чтобы дать воющим баньши отключить лазеры, — встал на ноги, словно распрямив сжатую пружину. Мимо согнутых спин в камуфляже, мимо ног, обутых в