хотите ли вы сказать, что мой Мансуров к этому причастен?
—
Пока нет.
—
А при чем здесь вообще Россия? — спросила она. — Взрывают же не в Москве?
—
После каждого взрыва в Баку следует акция в Москве.
—
Ах вот в чем дело. — Она снова закурила. — Я сама-то москвичка. Мансурик подобрал меня в гостинице. Ну вы понимаете... Влюбился. Я, признаться, тоже. Мы просто не могли друг без друга. Но профессия обязывает. Я говорю о нем, не о себе. Все время где-то пропадает, весь на нервах... Знаете, как он переживал, когда мы вместе смотрели эти трупы, эту кровь на рельсах... Его трясло, он чуть не плакал. А сейчас еще занялся этими пленными, нашими мальчиками в Чечне. Тоже все на нервах, бешеные деньги уходят черт знает кому... Его там обманывают, водят за нос. И если вы мне скажете, что он устраивает эти взрывы и поджоги, — нет, я не поверю! Слушайте, у вас выпить не найдется?
Я налил ей вина.
—
Господи... а простой водки у вас нет? Вот он, — она мотнула головой в сторону экрана телевизора, где только что резвилась с любовником, — тоже мне все время наливает то шампан ского, то божоле... И не скажешь ведь ему: не найдется ли у вас в посольстве обычной водки!
Я налил ей водки. Она выпила треть стакана, зажмурившись.
—
Ну так сколько вы хотите за эту кассету? — спросила.
—
Вы не поняли меня, — сказал я. — Мне нужна информация, которая поможет предотвратить гибель людей. Взрыв может последовать уже сегодня.
Она ахнула, прикрыв ладонью рот.
—
Все-таки думаете — Мансуров?
Я пожал плечами.
—
Может, мне ему позвонить? Не знаю, где его сейчас носит...
—
Вы уверены, что он не причастен к этим акциям?
—
Нет, на него это не похоже, — серьезно ответила она. — Он был очень ошарашен тем, что мы видели... Но от него здесь многое зависит — тут вы правы.
—
Вы его любите?
—
Хотите сказать, что я его выгораживаю?
—
А свою родину? — спросил я. — Россию? Любите?
—
Взываете к моим патриотическим чувствам? — усмехнулась она. — Хотите, чтобы я шпионила за своим мужем? Предавала его?
—
А это? — Я кивнул на телевизор.
—
Это другое, — сказала она. — Это измена, но не предательство. Есть разница. Он бы мне тоже изменил с этой Деларой, если бы она ему позволила.
—
То есть у вас к нему нет претензий? — спросил я, глянув на часы.
Она пожала плечами, впервые ничего не ответив.
—
Значит, кассета остается у меня, пока вы будете думать? — спросил я.
—
Ну вы же интеллигентный человек, вы не станете это никому показывать.
—
Как знать, — сказал я серьезно. — Очень многое поставлено на карту. Человеческие жизни в том числе.
Она окинула меня напряженным взглядом.
—
Ладно... — сказала, — мне тоже не нравятся эти его шашни с чеченцами. Русские там гибнут, а он с ними пирует. И с Деларой этой... — Она себя накручивала, ожесточала. — С ума сбрендил совсем. Я разве хуже этой особы? Я на десять лет моложе ее. Она старуха! Ну умеет себя подать, предложить, а когда нужно — отказать, но все равно — старуха.
—
Вы хотели сказать про чеченцев, — вернул я ее к главному.
—
А что ему будет? — спросила она. — Что вы ему сделаете, хотела бы я знать.
—
Ничего, — ответил я. — Ведь мы не в России. А здесь ваш муж — могущественный человек...
—
У вас мало времени? — спросила она, увидев, что я снова глянул на часы. — Прямо не знаю... Он может, конечно, позвонить, сказать кому-то там, чтобы не взрывали... Но если они уже все подготовили, не спрашивая его? Может такое быть?
—
Сейчас все валят на чеченцев, — сказал я. — Как будто, кроме них, некому.
—
Вот-вот, — согласилась она, — или на моего Мансурова. Но я не могу звонить отсюда, понимаете?
—
Ваш сотовый в машине?
-Да.
—
Могу я с вами пройти к машине и с ним поговорить?
Сомнение отразилось на ее лице, она усиленно решала: что делать, как быть?
Я не знал, как ее подтолкнуть к решению. Вернее, знать-то знал, но не был уверен, что она не замкнется или — еще хуже — не обманет меня. Она сама прервала затянувшуюся паузу:
—
Для Россия я, конечно, постараюсь... У меня ведь что получилось. С этим бельгийцем сошлась, чтобы Мансурику отомстить, а потом узнала, что ничего у него с Деларой не было... А эти чеченцы его на меня косятся, кто, мол, такая, не русская ли? Ну и пожалуйста! Русская так русская! Могу вам поведать все, что знаю. А вы уж там как хотите. Можете даже кассету оставить у себя. Наплевать!
2
Убийцы здесь, вот они, думал Володя, теряя сознание. Куда меня тащат? Ох, и пьют же они здесь. И кто тащит? Тимур, которого я сам должен тащить в тюрягу, хотя у меня никаких пока доказательств... Этот Тимур меня самого спокойно бы зарезал, но слушается хозяина. А тот велел оттащить меня в номер. Этот Гоша, помнится, сказал, что сам Тимура боится...
— Я сам, сам... — Володя пытался встать на ноги, но Тимур по-прежнему тащил его по коридору, которому не видно было конца.
Ну почему все так? Почему? Почему тот, кого я подозреваю в убийстве двух человек, помогает мне? Я не должен, не имею права принимать от него помощь! Вот если окажется, что ошибаюсь...
—
Ошибаешься... — сказал Тимур, оглянувшись. — Как есть ошибаешься.
Я думаю или говорю вслух, задался вопросом Володя. Я опять напился, мне нельзя столько пить, но попробуй откажись...
—
Нельзя отказываться, — снова послышался голос Тимура. — Грех, говорят, на поминках отказываться. У нас, дагестанцев, хоть мы и мусульмане, на поминках водку не пьют, а все равно грех отказывать хозяину.
Ага, он дагестанец, они там режут жертвенных животных, сам видел в кино... Именно у него такая большая ступня.
—
У меня предки пастухи, — сказал Тимур. — Уже недалеко осталось до твоего номера. Очень ты разговорчивый. Посадить меня хочешь?
—
Не понял... предки у тебя пастухи? — спросил Володя, прикрывая глаза, чтобы
Вы читаете Игра по крупному
