«В этот период, в 1962–1964 годы, — рассказывал Ганичев в газетном интервью, — фактически начинало утверждаться русское национальное мировоззрение. До этого оно удерживалось в рамках военно-патриотического движения. И вдруг осозналось шире, как государственное мировоззрение».

Активисты «русской партии» составляли списки евреев среди деятелей литературы и культуры. Причем они руководствовались нацистской методологией — «выявляли» и тех, у кого был лишь небольшой процент еврейской крови, и тех, кто был женат на еврейках. То, что на территории Европы после мая сорок пятого считалось преступным и немыслимым, пустило крепкие корни в советском обществе.

Русские националисты имели высоких покровителей и называли имена членов политбюро, которые им симпатизировали. Председателя КГБ они числили среди своих врагов.

«Для меня не ясна роль Суслова во всем этом движении, — говорит Ганичев. — Или он был чистый аппаратчик, и не более. Иные считают его масоном. Не знаю. Андропов ненавидел русскую партию и боялся ее… Особенно борьба обострилась с приходом к власти Юрия Андропова — яростного русофоба. Михаил Александрович Шолохов мне рассказывал, как написал записку в ЦК о положении русского народа, об отсутствии защитников его интересов в правительстве, в ЦК, в любых государственных структурах. Суслов и Андропов эту записку замотали…»

Русские националисты составили список претензий к председателю КГБ Андропову. Одна из них — снос дома Ипатьева.

В самом центре Свердловска находился дом купца Ипатьева, в котором провели последние дни своей жизни отрекшийся от трона император Николай II и его семья. Здесь они и были расстреляны в июле 1918 года. Когда-то в этот дом водили на экскурсии пионеров и иностранных гостей — расстрелом врагов трудового народа гордились. Потом настроения в обществе поменялись, возник неподдельный интерес к старой России, к императорской семье. Идеологическое и чекистское начальство забеспокоилось: дом Ипатьева превращается в объект поклонения.

26 июля 1975 года председатель КГБ Юрий Андропов написал записку в ЦК КПСС:

«Антисоветскими кругами на Западе периодически инспирируются различного рода пропагандистские кампании вокруг царской семьи Романовых, и в этой связи нередко упоминается бывший особняк купца Ипатьева в городе Свердловске. Дом Ипатьева продолжает стоять в центре города…

Представляется целесообразным поручить Свердловскому обкому партии решить вопрос о сносе особняка в порядке плановой реконструкции города».

4 августа политбюро одобрило записку Андропова и поручило «Свердловскому обкому КПСС решить вопрос о сносе особняка Ипатьева в порядке плановой реконструкции города». Решение было исполнено только через два года. Предшественник Ельцина на посту первого секретаря Яков Петрович Рябов утверждает, что постановление политбюро давно было получено в обкоме, но он не спешил его выполнить, потому что краеведы хотели сохранить дом как памятник истории. А Ельцин, напротив, проявил инициативу и снес дом. Борис Николаевич потом рассказывал, что на него Москва сильно давила, что он дважды отказывался исполнить приказ о сносе дома Ипатьева, а потом все-таки капитулировал.

Литературный критик Михаил Лобанов возненавидел Андропова за то, что по указанию председателя КГБ ему «устроили идеологическую порку с нешуточными политическими обвинениями».

— Андропов, — рассказывал Лобанов в газетном интервью, — будучи председателем КГБ, в своих донесениях в ЦК именовал нас «русистами», вкладывая в это слово нелестный для нас смысл. «Духовными аристократами» он называл, по словам Бурлацкого, своих советников, консультантов — того же Бурлацкого, Арбатова, Бовина и так далее. В глазах этой идеологической обслуги мы были, конечно, шовинистами, фашистами. Но сама их биография, их роль в разрушении государства показывает, что за «духовные аристократы» окружали Андропова…

Лобанов имел в виду записку председателя КГБ от 28 марта 1981 года:

«За последнее время в Москве и ряде других городов страны появилась новая тенденция в настроениях некоторой части научной и творческой интеллигенции, именующей себя “русистами”. Под лозунгом защиты русских национальных традиций они по существу занимаются активной антисоветской деятельностью. Развитие этой тенденции активно подстрекается и поощряется зарубежными идеологическими центрами, антисоветскими эмигрантскими организациями и буржуазными средствами массовой информации…

Противник рассматривает этих лиц как силу, способную оживить антиобщественную деятельность в Советском Союзе на новой основе. Подчеркивается при этом, что указанная деятельность имеет место в иной, более важной среде, нежели потерпевшие разгром и дискредитировавшие себя в глазах общественного мнения так называемые “правозащитники”.

Изучение обстановки среди “русистов” показывает, что круг их сторонников расширяется и, несмотря на неоднородность, обретает организационную форму… К “русистам” причисляют себя и разного рода карьеристы и неудачники, отдельные из которых нередко скатываются на путь антисоветской деятельности».

Последнее замечание было, надо понимать, самым неприятным для националистов. Меньше всего им хотелось, чтобы их называли карьеристами и неудачниками, хотя в данном случае офицеры 5-го управления недалеки от истины.

«Русисты», говоря языком 5-го управления, винили инородцев в бедственном положении России, но прежде всего заботились о собственной комфортной жизни.

В апреле 1969 года Валерий Ганичев, поэт Владимир Фирсов, прозаик Владимир Чивилихин и директор одного болгарского издательства приехали в гости к Михаилу Александровичу Шолохову.

«Стол был по-русски щедро завален едой, — записал в дневнике Чивилихин, — и все так вкусно, что я давно не едал ни такого поросенка, ни огурчиков, ни рыбца, ни холодца».

Пили патриотически настроенные писатели «Курвуазье» и «Мартель». Заговорили о сложной ситуации в стране, о бедственном положении людей. Шолохов сказал:

— С мясом плохо в стране, товарищи. Рассказывают, что народ по тарелкам ложками стучит в столовых рабочих кое-где. Это еще ничего! А вот если не по тарелкам да не ложками начнут стучать, тогда они, — он кивнул в потолок, — почувствуют.

И без перехода обратился к Фирсову и Чивилихину:

— Да вы пейте, пейте, это же французский коньяк, лучший. Вы это ведь, говорят, умеете делать.

«Грандиозное заседание редколлегии “Нашего современника”, — записывал в дневнике писатель Юрий Нагибин в октябре 1971 года, — превратившееся прямо по ходу дела в грандиозное пьянство. “Помянем Феликса!” — так это называлось. Недавно назначенный редактором “Молодой гвардии”, наш бывший шеф, Феликс Овчаренко, тридцативосьмилетний красивый и приятный парень, в месяц сгорел от рака желудка…

На редколлегии как всегда прекрасны были Виктор Астафьев и Евгений Носов, особенно последний. Говорили о гибели России, о вымирании деревни, все так откровенно, горько, по-русски. Под конец все здорово надрались… Кончилось тем, что Женю Носова отправили к Склифосовскому с сердечным припадком…»

Борьба с евреями была методом завоевания места под солнцем. Главной целью было оттеснить конкурентов, захватить хлебные должности и распределять теплые местечки среди своих. Даже в своем кругу менее талантливые пытались утопить более талантливых.

Новый главный редактор «Молодой гвардии» Анатолий Степанович Иванов пришел к заместителю заведующего отделом культуры ЦК Альберту Андреевичу Беляеву с жалобой:

— Присудили Валентину Распутину государственную премию. А разве надо было повесть о дезертире из воюющей Советской Армии так поддерживать? На чем воспитывать патриотизм у молодежи будем? Разве дезертир может служить примером любви к родине?

Похоже, за этими рассуждениями о патриотизме стояла простая обида: почему премию дали ему, а не мне?

Игорь Дедков, который жил в Костроме, побывав в одном московском издательстве, записал в дневнике:

«Вот оно — русское, национальное издательство. Нигде в Москве (в редакциях) я не чувствовал себя так плохо, как у них. Они не умеют уважать людей и не хотят уважать их; они не скрывают своего