Экономика поддерживалась экспортом нефти и нефтепродуктов, что стало возможным в результате наращивания нефтедобычи в Западной Сибири. Брежневу повезло. В середине семидесятых годов начался стремительный рост цен на нефть. При Хрущеве цена за баррель составляла пятнадцать долларов, при Брежневе поднялась до восьмидесяти. К началу восьмидесятых нефть и газ составляли основу советского экспорта. Но стоимость нефти на мировом рынке перестала расти. Чем насыщать бюджет? Включили печатный станок. Результаты: инфляция и рост цен.

Николай Байбаков:

«Поскольку в старую схему финансирования мы уже не укладывались, пришлось прибегнуть к новым, “нетрадиционным” способам: вклады населения в сберкассах, средства со счетов предприятий частично снимались и направлялись на бюджетные расходы».

К концу жизни Косыгин стал раздражительным и нетерпимым. Помощник генерального секретаря Александров-Агентов вспоминал, как на заседании политбюро Алексей Николаевич, недовольный докладом Байбакова, истерически кричал на председателя Госплана:

— Что вы тут развизжались, как старая баба!

Деятельность Косыгина на посту главы правительства заканчивалась неудачно. Экономика находилась в состоянии стагнации. Страна закупала большое количество оборудования за рубежом. Его даже не устанавливали, оно валялось в ящиках, пока не устаревало.

Громыко вспоминал, как в его присутствии Брежнев спросил Косыгина:

— Как много закупленного за границей промышленного оборудования у нас до сих пор не установлено на предприятиях и все еще складировано?

Косыгин, как всегда, знал ответ:

— На шестнадцать-семнадцать миллиардов инвалютных рублей.

В долларах эта цифра была еще больше.

Алексей Николаевич считал копейки. А сотни миллионов пропадали — уходили на строительство промышленных гигантов, которые возводились очень долго или не давали отдачи. Экономику разоряла гонка вооружений. Что толку было от его бережливости?

Зато в стране было уже больше девятисот общесоюзных, союзно-республиканских и просто республиканских министерств и ведомств. В Совет министров СССР входило сто пятнадцать человек! В полном составе правительство собиралось раз в квартал.

«Производственники снижали качество продукции, увеличивая ее количество, — так оценивал ситуацию в экономике Байбаков. — Словом, “гнали” численные показатели. Прибыль предприятий создавала видимость благополучия. Деньги на счетах предприятий накапливались, но не имели ресурсного обеспечения. Мы стали закупать зерно, мясо и другое продовольствие за границей. Значительно увеличился импорт готовых товаров — за счет снижения импорта новой техники. Нас выручал экспорт нефти и газа, цены на которые значительно выросли».

Во второй половине семидесятых стало плохо с продовольствием. В стране нарастало глухое раздражение, в первую очередь из-за отсутствия продуктов и элементарных товаров. Снижалось качество жизни. Ухудшение качества продуктов стало просто эпидемией. Во многих областях прошли настоящие забастовки, о которых говорилось только в закрытых партийных документах.

Почти ничего невозможно было купить. Все стало дефицитом, и все приходилось доставать через знакомых или переплачивая сверх меры. Дефицит уходил на черный рынок. Деньги сами по себе теряли смысл. Экономика возвращалась к средневековому прямому обмену товарами и услугами. Теневая экономика процветала. В крупных учреждениях кое-что распределяли через систему так называемых заказов. Некоторые продукты исчезали вовсе. В городах вводили талоны на мясо и масло. В Москву приезжали из соседних мест за едой.

— Рыба стоила тридцать — сорок копеек за килограмм и была доступна каждому. Производство куриных яиц зашкаливало за необходимую норму, ЦК был озабочен проблемой их консервации, — ностальгически вспоминал брежневские времена Петр Андреевич Паскарь, тогдашний председатель Совета министров Молдавии.

Петр Андреевич, верно, подзабыл, как выглядели при Брежневе прилавки продуктовых магазинов, или даже вовсе их не видел, поскольку высшей номенклатуре даже в закрытый распределитель ходить не приходилось: все привозили со спецбазы домой или на дачу. А вот как существовали обычные люди.

Процитирую дневник литературного критика Игоря Дедкова, который жил в Костроме и работал в редакции областной газеты «Северная правда»:

25 октября 1977 года:

«В магазинах нет туалетного мыла. Нет конфет. Само собой разумеется, нет мяса (на рынке в очередь — по четыре рубля за килограмм), колбасы, сала и прочего».

13 ноября:

«В городе нет электрических лампочек. Когда я ходил искать стосвечовые, еще были в продаже лампочки по сорок ватт. Сейчас и они исчезли. У нас в люстре из трех лампочек перегорели две. Так и сидим при включенной настольной лампе… Но мы привыкли к таким нехваткам».

А вот предновогодняя запись:

«Пенсионерам дают талоны на мясо в домоуправлениях (один килограмм на пенсионера). Впрочем, не талоны, а “приглашения”. Получаешь “приглашение” и идешь в магазин.

Сегодня “Северная правда” отправила своих представителей в магазин, чтобы получить мясо (по килограмму на работника). Именно так “дают” мясо трудовым коллективам.

В магазине же сказали, берите тушу и рубите сами. Редакционные женщины возмутились и ушли. После телефонных переговоров с начальством мясо обещано завтра: и разрубленное, и высшего сорта. Сегодня жена Камазакова, член областного суда, целый день рубила мясо. Этому “коллективу” мясо выдали тушей…»

И вот запись Игоря Дедкова, которая буквально берет за душу:

«Вечером ходил в магазин за хлебом и чаем. Впереди меня выкладывал из сумки свои покупки мужчина лет пятидесяти трех-четырех: пачку вермишели, буханку черного хлеба, два куска сыра, две банки рыбных консервов (ставрида) и четыре плавленых сырка — “разные”, сказал он кассирше, то есть разных сортов.

И я как-то неожиданно для себя всмотрелся в это богатство рабочего пожилого человека, пришедшего в магазин после работы, и слезы прихлынули к глазам от простой и ясной мысли: это же он после получки пришел и купил, что мог, получше, и потому сырков этих плавленых разных набрал и консервов, и сыра — другого ничего не было. Ах, не о сытости я болею, не о пище, о другом — о справедливости и равных человеческих возможностях…»

Вложение средств в сельское хозяйство не приносило результата. Огромные стройки растягивались надолго и стоили значительно дороже, чем предусматривалось. Военные расходы стали непосильными.

«По глубине милитаризации, — пишет Валентин Михайлович Фалин, посол в ФРГ, затем первый заместитель заведующего отделом международной информации ЦК партии, — советская экономика не знала равных среди крупных стран. С середины 70-х гг. я при каждом удобном и неудобном случае повторял, что мы ведем гонку вооружений не против Соединенных Штатов, а против самих себя… Друзья помнят мой своеобразный счет: танк — минус сельская школа, бомбардировщик — непостроенный госпиталь, стратегический ракетный комплекс — потерянный университет, подводная лодка “Тайфун” — годовая жилищная программа Москвы…»

Пьянил, побуждая переоценивать свои возможности, достигнутый к восьмидесятым годам стратегический паритет с Соединенными Штатами. Это была кульминация военного могущества, что заставляло верить в военную силу при решении проблем.

Вся промышленность замышлялась как промышленность для армии. Имелось в виду, что в случае начала войны все заводы и фабрики начнут работать на армию. Только для этого все и строилось. Вот в чем состояла одна из главных проблем российской экономики.

Контр-адмирал Игорь Петренко, профессор кафедры оперативного искусства Военно-морского флота Военной академии Генштаба, объяснил в «Красной звезде» на одном примере, почему вооружение обходилось стране так дорого: