На вошедших бросился пес, размером с пони. Если бы Евгений шел бы чуть быстрей, или собака оказалась более терпеливой, то наверняка встреча оказалась болезненной. В лучшем случае Аристархову искололи всю задницу сывороткой Пастера. В худшем — могли похоронить в закрытом гробу.
А так, цепь натянулась, лязгнула, ограничив полет собаки. Та рухнула наземь и зарычала от обиды еще страшней.
Пройти мимо собаки не представлялось никакой возможности. Клим было схватился за лежащий в кармане револьвер, но тут же раздумал. Стал искать не то камень, не то палку.
Но Евгений сделал жест: не надо.
— Чего это ты? — заговорил он к собаке спокойно и почти ласково. — Ну кто же так гостей встречает. Уже день, воры не ходят, а спят… А мы идем в церковь…
Собака продолжала лаять, но уверенности в ее голосе уже не было.
— Ну чего ты лаешь… — уговаривал дальше Евгений. — Успокойся.
Собака выглядела просто растерянной. Голос Аристархова ее смущал: в нем не было испуга, он говорил как хозяин. Или так кто-то разговаривал с этой собакой, когда она была щенком. Псу снова захотелось стать маленьким кутенком. Чтобы его не сажали на цепь, гладили, таскали всякую вкусности.
Наконец, нервы у собаки не выдержали и она завиляла хвостом.
Если собака виляет хвостом — это значит, что она рада тебя видеть. Собаки — как малые дети. Они никогда не лгут, не могут скрывать своих эмоций. Дабы этого не происходило, собакам отрубают хвосты. И непонятно, что творится на уме у бесхвостой собаки.
Евгений подошел и погладил собаку по голове. Как бы невзначай повернулся к Климу:
— Ну чего смотришь… Проходи. Только не вздумай бежать, иначе…
Что произойдет «иначе», Аристархов не уточнял. Да это было и не нужно. Ничего хорошего случиться не могло.
Но когда пройти оставалось пару шагов, из-за угла, навстречу Климу вышел бородатый мужичок, держащий в руках косу-литовку.
Собака обернулась, посмотрела на мужика. Аристаров сглотнул слюну: сейчас собака исправит перед хозяином свою оплошность. Ее злость наверняка злость будет показательной…
Но нет, вместо того собака опустила морду, и, звеня цепью, убралась в будку.
— Чего вам? — спросил старик, сжимая в руках косу.
— Нам бы батюшку повидать…
— Какого батюшку?
Евгений порылся и, к своему удивлению вспомнил:
— Батюшка Никодим. Это вы?..
— Да нет, чего вы говорите. Я тут при церкви работаю… Вот сейчас косу отбивать собрался. А Вам батюшка на кой, позвольте полюбопытствовать?
— У нас к нему дело. Мы к нему прилетели на аэроплане из самого Мгеберовска.
Старик скривил скулу и покачал головой:
— Не люблю я аэропланы, ибо это против замыслов господних. Если бы Бог хотел, чтобы человек летал, он бы снабдил того крыльями.
— Если бы Бог хотел, чтоб человек ездил по дорогам, он бы снабдил его колесами.
— Что? — очнулся старик.
— Ничего… — очнулся в ответ Аристархов.
Старик прищурился:
— Дело важное?
— Чрезвычайно.
— А чего вы как тати, через заднюю калитку крадетесь? Есть же за углом ворота для всех.
— Да мы и эту калитку едва нашли. Нам-то дорогу указали до другой двери. А она оказалась запертой. Не скажите почему? Написано ведь в Библии: не мешайте детям приходить ко мне… Ну или что-то в таком духе…
Цитата, приведенная не совсем к месту, на старика не оказала никакого впечатления. Но он кивнул, подтверждая наличие закрытой двери.
— На три квартала больше прохода нету, ну и рабочие с завода повадились бегать через церковное подворье. И хорошо если б просто бегали, а то все норовят к дверям храма прокламацию приколотить. Да вы проходите в церковь… Скоро служба будет, после нее с батюшкой и поговорите.
— Я вас очень попрошу… — говорил Аристархов Чугункину, подымаясь по ступеням храма. — Ведите себя пристойно: шапку снимите и перекреститесь. Если вы начнете тут атеистические лекции читать, то толку не будет с нашего полета… Вы хоть креститься умеете?
Чугункин виновато кивнул.
В церковной лавке за керенку размером с носовой платок Евгений купил четыре тоненьких свечки.
Прошли дальше.
Людей в храме почти не было, равно как и всего остального — церквушка была маленькая и небогатая. Со стен на вошедших печально смотрели святые.
Перед ними стояли на подставках горящие свечи.
Евгений, крестясь, принес свой скромный дар: одну свечку оставил у Христа, одну у Богоматери. Еще одну зажег возле святого Петра. Последнюю отчего-то зажег напротив Иоанна Златоуста.
После вернулся к Петру, стоял возле него долго. Шептал что-то… Следующий за ним по пятам Клим разобрал лишь обрывок фразы: '
— А ваше отношение к вере будет какое? — спросил Клим, когда Евгений закончил не то молитву, не то разговор с кем-то невидимым.
— Верю… — ответил Евгений и отчего-то печально улыбнулся.
— Но вас, я вижу, это не радует. Отчего?
— Оттого что я великий грешник… Когда на Страшном суде дойдет дело до меня, я хотел бы подняться и сказать… — Аристархов задумался надолго, но собрался и продолжил. — Дескать, я все знаю, все понимаю. Не будем терять время, я отправляюсь в ад…
— Эх, молодой человек, ваш грех — гордыня. — раздалось за спиной Евгения. — Так сразу нельзя: «великий»!
Евгений и Клим разом обернулись. Перед ними стоял священник в годах, с непременной седой бородой. Вид у него был совершенно классический, добрый, располагающий если не к исповеди, то к задушевной беседе.
— А мы, наверное, к вам…
— По какой такой причине? — поинтересовался батюшка.
— Говорят, у вас в храме чудеса бывают?
— Говорят, бывают. — пожал плечами поп. — Только мы как-то с ними… Разными дорожками что ли ходим. Разминулись покамест.
— Но вы же отцом Никодимом будете?
— Да нет, не буду. Я — Николай…
Имена звучали похоже, и Евгений, было открыл рот спросить, нет ли тут какой ошибки. Но батюшка оказался быстрей:
— Отец Никодим сейчас будет служить вечерню. А мне как раз уходить надо…
— Куда?
— Время собирать мой черный чемодан… Человек хороший умирает… Надобно его посетить со святыми дарами.
— А чего вы решили, что он хороший? — словно обиделся Клим. — Кто вам такое сказал… Может, он тайный кровопийца?
Старик улыбнулся:
— Почти все люди хорошие…
