сидящего, прислонясь к ней, десятка людей. На их головах были глухие черные мешки, а руки были стянуты за спиной. Большая часть пленных была в порванном и заляпанном грязью камуфляже, несколько человек явно ранены. Потом в кадре появились двое американских солдат и, приподняв одного пленного, сняли с его головы мешок. Под мешком оказалось грязное курносое лицо с настороженным взглядом серых глаз. Точнее, одного правого глаза, потому что левый был закрыт внушительным синяком и превратился в узкую щелку. Корреспондент, обращаясь к пленному, заговорил по-русски. Тот, немного помедлив, ответил. По нижней части экрана побежали белые буковки английских титров:

Корреспондент: Можете назвать свое имя и звание?

Пленный: Меня зовут Николай.

Корреспондент: А звание?

Пленный промолчал.

Корреспондент: Хорошо. А откуда вы, Николай? Если вы ответите, ваши родные узнают, что вы живы.

Пленный: Из Осташкова.

Корреспондент: Скажите, Николай, как давно вы служите в армии?

Пленный: Несколько месяцев.

Корреспондент: Вы контрактник или были призваны насильно?

Пленный: Это не ваше дело.

Корреспондент: Вы, к счастью, выжили, но война для вас окончена. Жалеете ли вы об этом?

Пленный: Жалко, что флаг воткнет кто-то другой.

Корреспондент: Какой флаг вы имеете в виду?

Пленный: Красный. Над Капитолием.

Корреспондент: Вы пострадали при взятии в плен. Но сейчас с вами обращаются хорошо. На родине вас может ждать суд за то, что вы были в плену. Во время Второй мировой большинство русских солдат из немецких лагерей для военнопленных попали в лагеря ГУЛАГа. Не боитесь ли вы оказаться в заключении?

Пленный что-то выкрикнул, но его слова оказались «запиканы». Корреспондент убрал из-под его носа микрофон и, повернувшись к камере, вновь перешел на английский:

– Как видите, пленные русские солдаты, несмотря на свой негероический вид, скорее готовы быть осужденными к заключению в лагерях-наследниках ГУЛАГа, чем сотрудничать с теми, кого они считают захватчиками. Однако традиционная стойкость и моральный дух русского солдата ничего не значат в век компьютеров и умных бомб и ракет. Из Калининградского анклава, Дмитрий Голдберг, специально для CNN.

Было видно, как за спиной представлявшегося журналиста солдаты снова натягивают на голову пленному мешок.

Приход в сознание был тяжелым. Перед закрытыми веками разливался болезненно-желтый свет, кругом что-то зудело, как осиное гнездо. Голова болела так, что хотелось отвинтить ее и пожить хоть немного без головы. Василий замычал от этой боли, одновременно пытаясь понять, что с ним. Все тело болело, словно его избивали железными прутьями. Но по сравнению с головной болью это была ерунда. Еще болела грудь при каждом вдохе и правая рука в районе локтя. Еще болел живот, но, похоже, просто от голода. Ведь он не ел… При мысли о еде на него накатила такая волна тошноты, что он едва не захлебнулся жгучей желчью и, со стоном повернув голову набок, начал отплевываться. Его лица коснулись чьи-то руки, влажная губка скользнула по губам и носу, вытирая их. Василий рискнул приоткрыть глаза.

Желтый свет оказался тусклой электрической лампочкой, мерцавшей под потолком большой палатки. Зуд в воздухе производили люди. Кажется, кругом было довольно много народу. Они стонали, сопели, негромко бредили.

Василий лежал на чем-то твердом, ощутимо врезающимся под ребра, а над ним возвышалась стойка с двумя капельницами. Трубки от них тянулись к воткнутым в вену у правого локтя иглам. Темный силуэт закрыл собой лампочку, и через секунду он узнал в забинтованной голове лейтенанта Пшеничного. Тот что-то сказал, и рядом появилась еще одна голова – женская, в белой медицинской шапочке.

«Госпиталь, – понял он. – Я в госпитале. Только как я сюда попал?»

Попытка вспомнить привела к новому приступу головной боли. Он сжал зубы и закрыл глаза.

– Дрожишь, киви?

Майору покровительственный тон старшего оператора успел надоесть еще в прошлом вылете, больше суток назад, но он сдержался, шестым чувством ощущая, что американцу самому сейчас не по себе и бравадой он пытается скрыть свой страх.

– Мне-то чего дрожать, – пожал плечами майор. – Скажи лучше, почему второй вылет мы совершаем через сутки с лишним после первого? Неужели русские спутники летают так редко? Если так будет продолжаться, вы вряд ли сумеете сбить хоть один!

В прошлый раз они еще на обратном пути узнали, что их выстрел пропал даром. Какие бы повреждения лазер ни нанес спутнику – его основная функция не пострадала.

– Дело в кислороде, – нехотя пояснил американец. – Мы не можем хранить газ на борту достаточно долго. А ваших мощностей по его производству оказалось недостаточно. Или газ вы поставляли не совсем чистый, не знаю.

Майор подозревал, что дело вовсе не в недостатке мощностей, просто правительство страны разрывалось между похожей на ультиматум просьбой из Вашингтона и желанием держаться от конфликта сверхдержав подальше.

– Я слышал, сегодня вы опробуете новую тактику. Не поделишься?

– Ничего нового, – сквозь зубы процедил американец. – Яйцеголовые определили орбиту спутника более точно. Прицеливание пойдет один раз, а стрелять будем очередью, не корректируя прицел. Три выстрела… Или четыре. Баки выдержат… Надеюсь.

Красный свет под потолком заставил его прерваться.