Видите ли, моя кузина никогда не бывает краткой, ни в словах, ни в теориях.

– Что касается теорий, то эта совсем не плоха. Вы согласны с этим, мисс Мартин?

– Я всего лишь художник и оставляю интеллектуальные упражнения другим.

– Что-то я в этом сомневаюсь. Эти работы не могут не быть плодом сильного ума.

Эмма улыбнулась:

– Все равно я не могу выставить их. Да, они хороши. Но они… – Она покачала головой. – Не для показа.

– А вы считаете, что задача искусства только радовать глаз?

Локвуд не мог выбрать более точного возражения, Эмма закусила губу.

– Буду с вами откровенной, сэр. Меня сочтут сумасшедшей.

– Признаюсь, я действительно был удивлен, найдя вас поразительно нормальной. Но это так. Демон держал ваши глаза открытыми, а ангел дал силу вынести то, чему вы стали свидетелем.

– Не следует это поэтизировать.

– Но тогда какова цель искусства, мисс Мартин? Изображать только пасторальные сценки?

Эмма взглянула на картины.

– Я хотела бы рисовать что-то более радостное. Я начала… – Она внезапно решила говорить откровенно. – Но, увы, похоже, я не могу это делать с таким же мастерством.

– Возможно, вам нужно расстаться с этими картинами, – мягко сказал лорд Локвуд. – Как только они станут принадлежать миру, их влияние на вас ослабнет.

И все- таки Эмма колебалась.

– Меня не похвалят за то, что я изобразила военных героев таким образом.

–  Именно поэтому вы должны показать картины. Больше никто так не сделает. – Его голос понизился до шепота, предназначенного только для ее ушей. – Слишком мало справедливых людей. И тех, кто может это выразить. Эти сцены заслуживают того, чтобы их обнародовали.

Что- то в его тоне вдруг позволило Эмме понять, почему он кажется ей знакомым -Эмма ощутила в Локвуде черты характера, присущие ей самой. Серьезность, обусловленную страданием… и, возможно, неистовость.

– Вы все понимаете, – тихо сказала она.

– Да, – ответил он. – И мощь вашего искусства такова, что она всколыхнет весь Лондон. Во всяком случае, тех, у кого осталась душа.

Вернулась Дельфина:

– Ну разве Эмма не гений, Локвуд? Я думала о псевдониме. Что скажете об Авроре Ашдаун? Звучит неплохо, правда?

– Я не согласна, – возразила было Эмма. Но она чувствовала, что пришло время меняться. Не так она себе это представляла, но отложить путешествие в Италию будет несложно. Кроме того, если она действительно хочет покончить с прошлым, то задержка в Лондоне ее не расстроит. И перспектива столкновения с… напоминаниями о том, другом времени ей безразлична. – А никто не узнает, что это я?

– Только не от меня, – пообещал Локвуд.

– И не от меня, – добавила Дельфина. – Не смотри на меня так, Эмма. На сей раз я сдержу свое слово.

– И вы предлагаете стать моим патроном? – нажимала Эмма на Локвуда. – Содействовать показам, когда у меня появятся другие работы, которые вас заинтересуют?

Он поклонился.

– Прекрасно, – подытожила Дельфина. – Все улажено. Говорю тебе, Эмма, Лондон тебя примет! Все будут потрясены и полюбят тебя.

– Меня возненавидят. Вернее, несчастную мисс Aшдаун.

– Но разве это не еще большая награда? – пробормотал граф. – Любовь мимолетна, а ненависть никогда не умирает.

Эмму охватило неодолимое стремление отстраниться от авторства, но Локвуд с улыбкой взглянул на картины, и странное наваждение миновало.

В последнее время его частенько охватывали странные ощущения: так спящий с неприятной четкостью сознает, что всего лишь грезит. Сейчас, например, он чувствовал, как волокна тумана скользят по его коже. Ореолы газовых ламп, казалось, пульсировали, то вспыхивая, то тускнея, В такт стуку его сердца. И в глубокой тишине темной пустой улицы звук его шагов гремел, словно пули, все быстрее и быстрее, даже когда он замедлил шаг.

И все же заведенный порядок не предполагал неизбежной катастрофы. Утром Джулиан, как всегда, боксировал и фехтовал с мастером Нагасаки. Потом занялся делами имения. Днем посетил парламент. К семи его единомышленники снова собрались в клубе, чтобы обсудить стратегию дебатов. Достойные лорды королевства. Непогрешимые, безукоризненные. Через полтора часа Джулиан откланялся. То был крайний предел его терпению: искушение разбить что-нибудь обычно достигало максимума как раз перед тем, как подавали карету.

Приехав домой, он переоделся в приготовленный камердинером вечерний костюм. Разгар сезона, каждую ночь какой-нибудь бал или праздник, Кэролайн от этого просто расцветала. Конечно, это способ провести время. Каждый вечер они соглашались, что музыка, публика и декорации были замечательные. Иногда она для любовных утех тянула его в нишу. Эта выдумка ей еще не приелась. Возможно, когда их застанут, она будет вынуждена стать изобретательнее.

Воскресенья немного отличались от остальных дней. По воскресеньям Джулиан ездил верхом по округе. Всегда один. На прошлой неделе он совершил опрометчивый прыжок и загубил свою лучшую лошадь. Немного широкогрудая, но какие линии. Какое сердце. Три года лошадь служила ему верой и правдой и что получила за это? Пулю в лоб. Джулиан велел камердинеру сжечь одежду для верховой езды. Он не знал, чем займет это воскресенье.

Да, были еще среды. Как он забыл? По средам Кэролайн устраивала званые обеды в Оберн-Хаусе. Она уверяла, что ей неудобно принимать гостей в собственном доме на Довер-стрит. Хотя ее муж уже два года, как умер, она все еще чувствует угрызения совести, приглашая Джулиана в дом, где прошла ее супружеская жизнь, как-то призналась Кэролайн, потупив глаза Джулиан понял, что от него ждут умиления. Он объявил, что тронут, и открыл Оберн-Хаус для ее друзей. Статус официальной любовницы Кэролайн не устраивал, она хотела большего. Конечно, хотела. Но она неумело закинула удочку, и Джулиану доставило удовольствие наблюдать, как она попалась на собственный крючок.

Со временем эти званые обеды по средам приелись. Сама Кэролайн тоже получала от них мало удовольствия, если не была пьяна. Сегодня этого не случится, он плохо рассчитал время, и гости еще не отведали первого блюда.

Джулиан задержался у перил и взглянул на окна. Штора дернулась в сторону, открыв темный силуэт на фоне ярко освещенной комнаты. Кэролайн надеется на его приезд. На прошлой неделе он не присутствовал.

А что же он тогда делал? Джулиан не помнил. Так проходило время.

Вздохнув, он начал подниматься по лестнице. Дверь открылась раньше, чем он позвонил.

– Я подумала, что это ты там стоишь! Ты пешком?

– Я решил прогуляться.

Бросившись к нему, Кэролайн сжала его щеки.

– Какой ты холодный! Такая ужасная погода в мае. Ты совсем неподходяще одет, Джулиан. Почему ты не взял карету? И где твое кашне?

Джулиан вручил шляпу и пальто лакею и, взяв Кэролайн под руку, повел в гостиную. Там ее гости болтали за пирожными и ликером.

– Посмотрите на него, – тараторила Кэролайн. – Оделся для летнего дня, а тут того и гляди снег пойдет!

Гости с любопытством смотрели на них, наверное, дивились глупости Кэролайн. Он был ее любовником, а не сыном.

От внезапного порыва ветра зазвенели стекла. Дождь резко забарабанил в окна, над Мейфэром прокатился гром.

– Увы, я не в состоянии присоединиться к вам сегодня, – объявил Джулиан и, круто повернувшись, вышел из гостиной.

Он стоял у окна в своей спальне, когда Кэролайн нашла его. Барабанящий дождь не в силах был разогнать кромешную мглу. Туман затянул дорогу, и Джулиан видел только временами появлявшиеся из него уши лошадей, влекущих по переулку кареты. Инстинкт позволяет им двигаться вперед вслепую? Или это явная глупость животного?

– Ты опять в дурном настроении, – проговорила от двери Кэролайн.

– Я?

Джулиан задернул шторы и повернулся к позолоченной отблесками огня комнате. Его слугам не нужны инструкции, все в этом чертовом месте работает как часы. Он лениво задавался вопросом – что будет, если однажды он уйдет и больше никогда сюда не вернется? Через какое время слуги перестанут зажигать камин?

– Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. – Кэролайн потянулась к шпилькам. Прическа распалась, и локоны каштановой волной упали на плечо Кэролайн. Заметив, как внимательно Джулиан смотрит на ее волосы, она улыбнулась. – Раздень меня.

Он не двинулся с места.

– Твои гости требуют шоу?

– Я их прогнала. Ты убил приятную атмосферу. И они мне наскучили. Ты так и будешь стоять? – Подойдя, она опустилась на колени спиной к нему. – Расстегни.

Джулиан одной рукой справился с петельками. Платье раскрылось, словно цветок.

– Теперь шнуровку, – потребовала Кэролайн. – Вот так, спасибо. Ты давно не в духе. Я знаю, что у тебя на уме.

– И что же?

Она повернулась, придерживая лиф платья.

– Война. Это видно по твоему лицу.

– Что ты можешь об этом знать? – Джулиан был груб, но его это не волновало. Порой его удивляло, что Кэролайн его терпит.

– Ничего, конечно. Но я знаю другое, Джулиан. Ты Оберн. Твое место здесь.

– Поразительная проницательность.

– В этом деле – возможно. Если бы ты сделал усилие, чтобы сосредоточиться на этом и выбросить из головы вес другое, тебе было бы легче.

– О да, – сказал он. – Еще бы не легче.

Кэролайн немного помолчала. Потом нетерпеливо передернула плечами, и корсет упал на пол. Хитрая уловка. Она облачилась для сражения в пунцовые кружева. Алую сорочку просто так не надевают.

Когда Джулиан поднял глаза, Кэролайн жалко улыбнулась ему:

– Что, ты не