Прошел месяц. Дыру в стене сарая заделали, нашелся замок с ключом. Вокруг двух навесов из тростника соорудили загородки из дерюги, которой раньше перевязывали тюки табака, в надежде, что больные будут хоть как-то укрыты если не от дождя, то от ветра и пыли. В больнице появилась новая хижина со стенами и крышей из тростника, большая, с отверстиями, прорезанными в стенах, чтобы внутрь проникал свет. Внутри было прохладно и свежо. Пол был земляной. Здесь пациенты действительно были защищены от стихий. Сильвия успела за эти недели излечить несколько случаев давней глухоты, причиной которой были всего лишь застарелые серные пробки. Она вылечивала катаракты. Из Сенги прибыли медикаменты, и она смогла помочь малярийным больным, но в большинстве случаев болезнь была слишком запущена. Она вправляла кости, прочищала и зашивала раны, выдавала лекарства от боли в горле и кашля, прибегая порой, когда лекарств не хватало, к «бабкиным» методам, которые запомнил отец Макгвайр со времен своей жизни в Ирландии. У Сильвии имелось и родильное отделение, и она принимала роды. Все это приносило определенное удовлетворение, но она часто приходила в отчаяние: она не была хирургом. А это так нужно здесь. Тяжелых и срочных больных приходилось отвозить в больницу в двадцати милях, но иногда любая отсрочка могла стать роковой. Ей нужно уметь самостоятельно проводить кесарево сечение, удалять аппендикс, ампутировать руку или оперировать раздробленное колено. И еще ряд процедур, с которыми непонятно было, правильно Сильвия поступает или нет: зачастую нужно было надрезать руку, чтобы добраться до язвы, вскрыть гноящуюся рану, чтобы очистить ее, — все с помощью хирургических инструментов. Ах, если бы она знала в былые годы, как нужна будет ей хирургия! А она записывалась на десятки курсов, от которых сейчас нет никакой пользы…

Еще Сильвия выполняла работу, которая нечасто выпадает на долю врачей в Европе. Она обходила окрестные деревни и инспектировала источники воды. В качестве таковых она обычно находила грязные речки и протухшие колодцы. В этом году уровень воды был низкий, и от многих водоемов остались лишь застойные лужи, где с удовольствием размножались гельминты. Сильвия учила деревенских женщин, как определить некоторые болезни и в каких случаях нужно немедленно идти в больницу. Все больше и больше людей обращались к ней за помощью, потому что ее считали чуть ли не волшебницей, в основном — благодаря прочищенным ушам. Ее репутацию всячески поддерживал Джошуа, так как это помогало улучшить и его собственную, запятнанную по ассоциации с плохим доктором. Они с Сильвией «ладили», но ей приходилось закрывать глаза на его зачастую яростные обвинения в адрес белых людей. Иногда она не выдерживала:

— Но, Джошуа, меня здесь не было, как ты можешь винить меня в этом?

— Такая у вас плохая удача, доктор Сильвия. Вы виноваты, раз я так говорю. Теперь у нас черное правительство, и то, что я говорю, правильно. Потом наша больница станет очень хорошей, и у нас будут свои чернокожие доктора.

— Очень на это надеюсь.

— И тогда вы можете ехать обратно в Англию и лечить своих больных людей. В Англии есть больные люди?

— Конечно есть.

— А бедные люди?

— И бедные есть.

— Такие же бедные, как мы?

— Нет, ничего похожего.

— Это потому, что вы украли у нас все, что было.

— Раз ты так говоришь, Джошуа, значит, так и есть.

— А почему вы не у себя дома, не лечите своих больных?

— Очень хороший вопрос. Я часто сама его себе задаю.

— Но пока еще не уезжайте. Вы нужны нам, пока у нас нет своих докторов.

— Да, но ваши врачи не приедут сюда и не будут работать в таких бедных деревнях, как эта. Они все хотят остаться в Сенге.

— А у нас скоро будет богатая деревня. Богатая и красивая, как Англия.

Отец Макгвайр говорил ей:

— Сильвия, дитя мое, послушайте меня, я собираюсь побеседовать с вами серьезно, как ваш исповедник и наставник.

— Да, отец.

Тут нужно сделать небольшое отступление. Утверждать, что Сильвия утратила свою католическую веру, было нельзя, но ей пришлось в значительной степени пересмотреть убеждения. Католичкой она стала из-за отца Джека — поджарого строгого человека, который истязал себя аскетизмом, кстати не идущим ему. Его глаза обвиняли мир вокруг него, и каждое его движение было направлено против греха и ошибок. Сильвия любила этого человека и считала, что и он не равнодушен к ней. Пока он был самой большой любовью ее жизни. Отец Джек стоял за церковь, за Веру, за ее религию, а теперь Сильвия живет посреди буша в доме отца Макгвайра, добродушного пожилого человека, который любит поесть. Казалось бы, на диете из каши, говядины, помидоров и консервированных, изредка свежих фруктов невозможно быть гурманом. Чепуха. Отец Кевин кричал на Ребекку, если каша получалась недостаточно густой или слишком жидкой, и говядина для него должна была быть приготовлена в строгом соответствии с его требованиями и никак иначе, а картофель… Сильвия привязалась к Кевину Макгвайру, он был хорошим человеком, как говорила сестра Молли, но ее душа рвалась к страстному воздержанию того, другого священника, к красотам Вестминстерского собора и собора Парижской Богоматери, который она однажды посетила и навсегда запечатлела в памяти. Раз в неделю по воскресеньям в маленькой церкви, сложенной из грубого кирпича и обставленной табуретами и стульями местного производства, жители окрестных деревень собирались на мессу, и проводилась она на местном наречии и с плясками: женщины вставали с сидений и мощным танцем выражали свою веру и пели — о, прекрасно пели, да и в целом это было шумное, веселое мероприятие, как вечеринка. Сильвия сомневалась, была ли она хоть когда-то истинной католичкой, была ли она ею сейчас, хотя отец Макгвайр, в роли наставника, уверял ее, что да, конечно же. Сильвия спрашивала себя: вот если бы в маленькой церкви, заметаемой пылью, службы велись на латыни и если бы верующие стояли, и преклоняли колена, и хором отвечали, как положено, то не больше ли понравилась бы ей такая месса? Да, понравилась бы куда больше, Сильвия ненавидела мессу в том виде, в котором