не кажется, что такова вся наша история? Сильные вырывают хлеб изо рта у слабых, а слабые перебиваются как могут.
— И неужели ничего нельзя сделать, неужели все так и будет продолжаться?
— Скорее всего, — вздохнул отец Макгвайр. — Но мне интересно, как ты воспринимаешь это. Ты всегда удивляешься, когда сталкиваешься с несправедливостью. Но так уж устроен этот мир: он несправедлив.
— Но им ведь столько всего обещали. Им обещали, что после Освобождения они получат… получат все.
— Так политики всегда дают обещания, а потом их нарушают.
— Я верила всему тому, что нам говорили, — сказала Ребекка. — Я была дура, когда радовалась Освобождению. Я думала, они хотят сделать то, что обещают.
— Они и хотели, разумеется, — сказал священник.
— Я думаю, что наши вожди стали плохими, потому что мы прокляты.
— О, Боже милостивый! — воскликнул священник, наконец не сдержавшись. — Я не собираюсь сидеть здесь и слушать эту чепуху. — Однако он не встал из-за стола и не ушел.
— Да, — стояла на своем Ребекка. — Это все из-за войны. Это из-за того, что мы не хоронили убитых на той войне. Вы слышали, что на тех холмах, в пещерах, до сих пор лежат скелеты? Слышали? Мне Аарон говорил. А если не похоронить мертвых так, как велят нам наши обычаи, то они вернутся и проклянут нас.
— Ребекка, ты же одна из самых умных женщин, каких я знаю…
— И теперь еще СПИД. И это тоже проклятье. Ничего другого не может быть.
Сильвия сказала:
— Это вирус, Ребекка, а не проклятье.
— У меня было шестеро детей, а теперь только трое, и скоро останутся двое. И каждый день на кладбище появляется новая могила.
— Ты когда-нибудь слышала про «Черную смерть»?
— Я бедная черная женщина, откуда мне знать? — Эта ее присказка означала, что на самом деле Ребекка прекрасно знает то, о чем ее спрашивают, но не желает подавать виду, а хочет, чтобы сказали за нее.
— Была эпидемия такой болезни в Азии, и в Европе, и в Северной Африке. Тогда погибла треть населения, — пояснила Сильвия.
— Инфекцию разносили крысы и клопы, — добавил священник.
— А кто говорил им, куда нести болезнь?
— Ребекка, это была эпидемия. Как СПИД. Как худоба.
— Это Господь рассердился на нас, — стояла на своем Ребекка.
— Да храни нас всех Господь, — сказал священник. — Я становлюсь слишком стар, я возвращаюсь в Ирландию. Я возвращаюсь домой.
Отец Макгвайр сделался брюзглив — брюзглив, как старик. И выглядел он тоже неважно — но это по крайней мере не от СПИДа. У него недавно вновь случился приступ малярии. Священник был изможден.
Сильвия тихо заплакала.
— Я собираюсь прилечь на несколько минут, — объявил отец Макгвайр. — И я знаю, что моему примеру ты все равно не последуешь, бесполезно говорить что-либо.
Ребекка подошла к Сильвии, помогла ей встать, и вдвоем они пошли в комнату Сильвии. Черная женщина уложила белую на кровать, и та опустилась голову на подушку, прикрыла глаза ладонью. Ребекка встала возле кровати на колени и обняла Сильвию за плечи.
— Бедная Сильвия, — проговорила она и запела детскую песенку — колыбельную.
Рукав платья Ребекки свободно висел вокруг ее плеча. Прямо перед глазами сквозь неплотно сжатые пальцы Сильвия видела эту худую черную руку, а на ней — язву. Эти язвы были ей слишком хорошо знакомы. Только этим утром она осматривала женщину с такими же. Плачущий ребенок, которым только что была Сильвия, исчез, на его место вернулся врач. У Ребекки СПИД. Теперь, когда перед ней было явное доказательство, она не могла больше таить от себя то, что знала, конечно, уже давно: у Ребекки СПИД, и поделать с этим Сильвия ничего не может. Она закрыла глаза, притворилась, что засыпает, и вскоре услышала, как Ребекка тихо выходит из комнаты.
Сильвия неподвижно лежала на спине. Потрескивала раскаленная железная крыша. Сильвия глянула на распятие. Потом посмотрела на разнообразных дев в синих облачениях. Она сняла четки с крючка в изголовье кровати, подержала в пальцах. Стекло бусинок было теплым, как человеческая плоть. Сильвия повесила четки обратно.
Напротив нее женщины Леонардо заполняли половину стены. Насекомые уже добрались до прекрасных лиц, края репродукций превратились в кружева, пухлые детские конечности покрылись пятнами.
Сильвия заставила себя подняться с кровати и пошла в деревню, где ее дожидалось множество разочарованных людей.
Проблема была в том, что до этой безграмотной страны еще не дошло, что коммунизм отныне не политкорректен, да и слово «нацист» не имело здесь того эффекта, как в Лондоне. Многим гражданам Цимлии нацисты даже нравились. Существовало только два эпитета, способных вызвать однозначную реакцию. Это «расист» и «южноафриканский агент».
Роуз знала, что Сильвия не расистка, но, поскольку она была белой, большинство черных с готовностью наградило бы ее этим званием. Однако достаточно будет единственного письма в «Пост» от любого негра, утверждающего, что Сильвия — друг чернокожих, чтобы это опровергнуть. Значит, нет. А как насчет шпионки? Но и тут не все так гладко. В то время, незадолго до падения апартеида, шпионская лихорадка среди соседей Южной Африки достигла своего апогея. Всякий, кто родился в Южной Африке или когда-то жил там; кто недавно ездил туда в отпуск; у кого были там родственники; кто высказывал недовольство положением дел в Цимлии или предполагал, что можно было бы лучше управлять страной; кто занимался «саботажем» на предприятиях или в учреждениях, то есть терял или ломал оборудование (коробку с конвертами или полдюжины болтов); в общем, всякий, кто вызвал хотя бы малейшее неодобрение, мог быть назван и назывался агентом Южной Африки — которая, разумеется, делала все, что в ее силах, лишь бы только помешать своим соседям. В такой атмосфере Роуз не составило бы труда поверить самой и убедить других в том, что Сильвия работает на Южную Африку, но когда вокруг столько шпионов, этого будет недостаточно.
Потом Роуз повезло. Телефонный звонок из приемной Франклина обеспечил ее приглашением на прием в честь посла Китая, где собирался появиться и сам Вождь. Прием проходил в гостинице «Батлерс» — в самой лучшей гостинице. Роуз надела платье и пришла заранее. Всего несколько недель провела она в Цимлии, но на любом приеме или вечеринке она уже знала, по крайней мере в лицо, почти всех приглашенных. Вообще же ее знакомые делились на две группы. Первая — журналисты, редакторы, писатели, университетские сотрудники, экспаты, представители негосударственных организаций, то есть довольно смешанная публика, причем умная (Роуз не доверяла умным людям, так как подозревала, что они смеются над ней) и до сих пор по большей части белая. Это были простые, независимо мыслящие, трудолюбивые люди, и многие из них еще верили в будущее Цимлии, хотя кое-кто уже разочаровался. Вторая группа, та, которая соберется и на этот прием и с которой Роуз чувствовала себя как дома, состояла из правителей и боссов, вождей и министров, то есть людей, наделенных властью, в основном — чернокожих.
Роуз заняла место в углу просторного помещения, общий стиль и элегантность которого
