когда лежала, задрав ноги, а он барахтался на ней, изо всех сил пытаясь то ли заставить ее умолкнуть, то ли доставить ей удовольствие. Он и сам не мог понять, что именно. Но поскольку одного раза ей было мало, а за повторный сеанс денег она не брала, Фабьена пользовалась определенной популярностью. Из-за своей ненасытности в квартале ее называли Пожирательница, ведь она не брезговала ни одним мужчиной, кроме тутси, и даже соглашалась обслужить в кредит.

На посту шло буйное веселье. На весь квартал грохотало диско, несущееся из динамиков радио. Мелькали тени танцующих, их профили вырисовывались в рыжем пламени, рвущемся из двух металлических бочек. Ополченцы славили президентскую партию, вечное превосходство хуту. Припев гласил: «Мы начинаем работу и сделаем ее хорошо». Пропагандисты всегда использовали термин «работа», который также означал «общественную трудовую повинность». Ежегодно все жители коммуны были обязаны исполнять свою общественную трудовую повинность, участвуя в прополке сорняков и очистке обочин дорог. Но теперь уже никто не думал о сорной траве. Пока призывы к насилию оставались поэтической параболой или гиперболой, дружественные страны, в частности Францию, не волновала жестокость, которую она поощряла и подпитывала поставками оружия и военных советников. В великих замыслах могущественных держав все эти людишки ничего не значили, они были за пределами цивилизации, бедные и никчемные руандийцы, на смерть и мучения которых приходилось взирать современному монарху великой французской цивилизации, дабы ни у кого не вызывало сомнений просветительское присутствие Франции в Африке, которой угрожал великий англофобский заговор.

Сиприен хотел Фабьену здесь и сейчас, как сказал бы великий француз, вооруживший и натренировавший тех людей, что в данный момент отделяли торговца табаком от Фабьены и удовольствия. Завидев Сиприена, с трудом взбирающегося на холм, ополченцы принялись кричать и жестикулировать.

– Пойдем повеселимся с нами, Сиприен, пойдем, давай! Сиприен-большие-яйца, тебя ждет твоя жена, она хочет тебя. Тебя не было, поэтому мы решили, что ей будет лучше с нами.

За поваленными деревьями, перегородившими дорогу, лежала его жена с юбкой, задранной на! живот. Она стонала. Двое пьяных ополченцев раздвинули ей ноги, а третий держал голову. Из окровавленной и порванной футболки торчала грудь. Начальник заставы приставил пистолет к виску Сиприена и подвел его к Жоржине.

– Мы все попробовали, но ничего не выходит. Твоя жена не получает удовольствия. Даже я приложился, а уж меня-то женщины любят. Ничего, ни вздоха, ни стона. Наверное, она ненормальная. Мы ее брали вдвоем, один спереди другой сзади. Старались как могли. Пробовали мощные сильные толчки членом, большие члены, потом попробовали палкой. Ничего, только плач и ужасные крики, даже оскорбления, ни капли удовольствия, даже не поблагодарила нас за то, что считаем ее такой красивой и аппетитной. Ты ведь знаешь все секреты белых и тутси, с которыми якшаешься, вот ты нам и покажешь, Сиприен, что нужно сделать, чтобы твоя жена кончила.

Сиприен почувствовал облегчение. Он умрет от удовольствия, а не от болезни.

– Я покажу вам, что нужно делать, - сказал он.

Он полностью разделся. Ополченцы, державшие жену, отошли, смутившись при виде голого Мужчины, смотревшего им прямо в глаза. Он медленно склонился над Жоржиной. «Жена, лучше умереть от удовольствия, чем от пыток», - сказал Сиприен.

Плавно и нежно, чего раньше за собой никогда не замечал, он снял юбку, потом футболку национальных цветов Руанды. Встав на колени между ее раздвинутыми ногами, он долго смотрел на нее, пока ополченцы выли от нетерпения. Он лег на нее и начал целовать шею, уши, глаза, щеки, уголки губ, нежно, лишь кончиком языка выражая свое желание, а тем временем ополченцы освистывали скучный спектакль. Вперед двинулся коротышка с бородкой и сильно ударил Сиприена мачете. Тот почувствовал, как кровь горячим потоком хлынула по спине вниз к ягодицам и, просочившись дальше, обожгла яйца. Никогда у него не было такой эрекции. Он выпрямился и впервые в жизни погрузил голову между бедер жены, жадно припал губами к ее лону и стал сосать, целовать. У него почти не осталось сил. Он вошел в Жоржину и вот-вот должен был кончить, но в этот момент жандарм выстрелил. Сиприен дернулся, словно его ударило током, и упал на спину рядом с женой. Забрызганный спермой жандарм взвыл.

Жоржина взмолилась: «Теперь убейте меня. Убейте меня, пожалуйста». Разъяренный жандарм спустил брюки и улегся на нее. Он жестко вошел в нее, потом еще и еще, как будто хотел пронзить ее насквозь. На лице Жоржины не отразилось ни удовольствия, ни боли. Ни звука не издала Жоржина, только взгляд ее стал пустым и безжизненным. Когда жандарм поднялся, лицо его выражало отвращение. Тогда ополченцы принялись спокойно забивать ее мачете - без рвения, будто выполняли рутинную работу. Оба тела стали похожи на отбросы со скотобойни, на туши, плохо разделанные неумелыми мясниками. Когда, пресытившись удовольствием и жестокостью ополченцы стали, расходиться с заставы по тушили костры и убрали деревья до завтра, вокруг этого места бесшумно собралась стая голодных бродячих собак, чтобы устроить пир из человеческой плоти, которую люди так беспечно оставили валяться на дороге.

Жантий и Валькур лежали под большим фикусом, бросавшим тень на террасу и бассейн. Валькур называл его волшебным деревом, ибо только боги могли изваять столь идеально круглую крону. С первого дня пребывания в отеле он любовался им, застывая перед ним порой как перед величественной картиной, как перед иконой, заставляющей почувствовать собственную ничтожность, вспомнить, кто ты есть на самом деле. Этот фикус высотой с пятиэтажный дом, огромный настолько,. что из столовой даже не было видно его вершины, восхищал, успокаивал и сбивал Валькура с толку. В Квебеке фикусы продавали как декоративные растения. Они больше походили на кустики. Лишь темно-зеленый цвет глянцевых листьев напоминал о родстве с величественным африканским собратом. Здесь же этот гигант подчинял своей власти ветер, выделялся статью на фоне пейзажа. Не проходило и дня, чтобы Валькур не наведался к дереву немного посидеть или полежать под ним. Валькур любовался его красотой, гладкой округлостью пятнистого ствола, цветом подрагивающих листьев, падая на которые солнечные лучи и мягкий лунный свет взрывались мириадами светлячков. В сезон дождей, когда с неба падало столько воды, что буквально за час иссохшая почва пропитывалась влагой, Валькур прятался под деревом, как под живым зонтом, и на него не падало ни капли. В такие моменты Бернар начинал верить, что он бессмертен. Дерево было ему другом, защитником, пристанищем. Порой под хмельком он даже разговаривал с ним и удивлялся, что ничего не слышит в ответ.

Когда Жантий вошла в номер и сказала: «Сделай так, чтобы я снова испытала оргазм от твоих слов», он взял собрание сочинений Поля Элюара и отвел ее к фикусу. Жантий легла на мягкую траву и была готова отдаться. Никогда еще Валькур так сильно не желал женщину, несмотря на это он не спешил, боясь снова погрузиться в бурный поток жизни. Он защищался из последних сил. Валькур предпочел читать - это было легче, чем говорить. Он читал низким приятным и ровным голосом, без пафоса, но эмоционально. Словно