Ждет: ну? Ну же!

И тогда, словно это его ждали, каждым движением своим, каждым взмахом руки угадывая в лад музыке, навстречу вышел Виктор Шугин. Грохнул подметками, ладонями прошелся по груди, коленям, выстрелил о ладонь ладонью.

Наташа удивленно вскинула брови. Подчиняясь баяну, легко, плавно понеслась вокруг неожиданного партнера.

И началось!

Подступая друг к другу, расходясь, он словно угрожая, настаивая на чем-то, она ускользая и околдовывая, танцоры то начинали частить, то, неожиданно обрывая дробную россыпь, печатали твердые, отрывистые удары. Правая кисть баяниста временами казалась неподвижной — так быстро прыгали по ладам пальцы.

Ритмично, хлестко стреляли ладони образовавших круг зрителей в комнате и тех, что, не замеченные сначала, столпились в распахнутой настежь двери.

Последний аккорд…

Заключительное, только грохотом подметок рвущее тишину, колено пляски…

Победно улыбалась Наташа. Шугин закуривал папиросу. Борис Усачев сосредоточенно укладывал в футляр баян.

— Вот уж не думала, что лужнинские плясать могут! — с игривым удивлением покачала головой Наташа поднимая руки к прическе — поправить растрепанные волосы. — В самодеятельности учились?

У Шугина потемнели глаза, нервно дернулся уголок губ.

— Да, — бросил он коротко и, невежливо повернув спину, сутулясь, пошел к своим, скромно толкущимся в сенях.

Наташа не заметила перемены в настроении партнера. Ее внимание отвлекли девушки, окружившие в даль нем углу комнаты Бориса Усачева. Забыв о Викторе, она метнулась к подругам.

Иван Яковлевич Тылзин вышел следом за Шугиным.

В сенях, сторонясь падавшего из раскрытой двери косого четырехугольника света, толпились соседи. Разгорались и меркли огоньки папирос.

— Вам что, через порог ноги не перенести? Вроде ведь невысокий?.. — укоризненно спросил он, прикуривая у Ганько, которого не сразу признал в полутьме. — Девкам танцевать не с кем, а вы тут без дела околачиваетесь… Молодежь!..

— У нас галстуки в чемоданах, доставать долго, — невесело усмехаясь, Ганько развел и опять запахнул полы ватника, — а костюмы отпарить некогда.

— Не в талию, — в тон ему, только с нескрываемым озлоблением, буркнул Костя Воронкин.

Тылзин соболезнующе вздохнул, постукиванием указательного пальца стряхнул с папиросы пепел.

— Да… это верно… в Чарыни костюмов не бывает, а в Сашково далековато…

— Вся и беда, что идти далеко! — откровенной издевкой прервал нехитрую дипломатию Ивана Яковлевича Стуколкин. — А еще боимся, что пиджаки будут жать в коленках.

По светлому пятну на полу заструились тени — из комнаты выходили девушки. Видя людей, но не различая лиц, говорили безотносительно:

— До свиданья!

— Спокойной ночи!

Только Наташа Игнатова громче других приказала:

— Значит, до воскресенья, Виктор! Слышите?

— Слышу, — буркнул Шугин.

Тылзин гневно посмотрел на парней, забыв, что никто не увидит его гнева. Крикнул вдогонку уходящим гостям:

— Девки, вы куда одни? Ребята проводят, подождите…

— Сами дойдем, не маленькие! — весело отозвалась Аня.

Наташа рассмеялась:

— Ладно уж! Нам — сюда за делом, обратно — домой. А парням впустую ноги ломать.

А за дверью, на улице, запела Тося, и остальные подхватили:

Частушка рассыпалась смехом, по-особенному звонким на морозе.

— Ну, девки! — восторженно сказал Тылзин и многозначительно повернулся к лесорубам: — В воскресенье опять придут, слыхали? Невесты сами набиваются, а вы? Эх!

Бросив папиросу, задавив ногой ее огонек, он пошел в комнату. Дверь закрылась, в сенях стало вовсе темно.

— Та, что плясала с Витько?м, правильная деваха! — завистливо сказал Воронкин.

— Остальные — тоже ничтяк, не скажи. Есть что подержать в руках, — пошевелил Ганько растопыренными пальцами.

— Идем спать, Закир, — хмуро позвал своего молчаливого товарища Воронкин.

Подождав, пока закроется за ними дверь, Ганько равнодушным голосом спросил у Стуколкина:

— У тебя гроши есть, Никола?

Тот помолчал, а Ганько представил себе насмешливый взгляд, каким посмотрел бы на него Стуколкин при свете.

— Пара кусков есть. Было четыре, две тыщи Витьку отдал…

— Мне дашь тыщу? С двух получек отдам…

— О чем разговор? Бери… Ты же проигрывал…

День, выбранный Антоном Александровичем Латышевым для очередной поездки на Лужню, радовал бодрящим небольшим морозцем и не по-зимнему щедрым светом. Еще в кабинете директора леспромхоза, ожидая, пока запрягут коня, он пожалел, что не взял противосолнечных очков.

— Электрик пусть сразу же обратно, — сказал директор, бросая на рычаг телефонную трубку. — Нечего ему там зря болтаться. Подумаешь, двадцать метров провода навесить!

— Побольше, Михаил Захарович! — поправил Латышев. — На конном дворе и в бане тоже свет нужен.

— Эк там далеко до бани и кондвора!

— Все же…

— Ну, там увидишь. И, как договорились, на самообслуживание. Движок запустить — хитрость не велика.

— Справятся. Там шофер один есть, из демобилизованных.

В стекло глухо постучали одетой в рукавицу рукой.

— Я поехал! — сказал Латышев.

— Счастливо. Посмотри, как там эти головорезы… Может, разбежались уже?

— Поближе бы их куда-нибудь, Михаил Захарович! На глаза!

— Ближе — механизация, постоянные кадры. Двадцать раз говорили…

Антон Александрович молча вышел из кабинета. Разговор испортил ему настроение.

В санях было тесно: движок, генератор да он с электриком. Добро еще, что бензин раньше догадались забросить. Зато коня впрягли — не дай бог по городу ездить. Заслышав автомашину, сворачивай