разговоры: пора перекусить, погода меняется, Васька здорово управляет катером. Только паузы между фразами были иногда чересчур долгими…

Васька не пожалел горючего — переплавил через Енисей, ходом проскочив Стрелку. Катерок мягко ткнулся штевнем в песок, его развернуло, прижало к берегу бортом — берег обрывался в глубину почти отвесно. Перепачканной в мазуте рукой моторист пригладил светлые вихры, скомандовал:

— Прибыли, товарищи геологи! Выгружайтесь…

— Благодарю! — с помощью Фиксатого Петр Сергеевич выбрался на берег, боясь замочить подаренную дедом Тимофеем обувь. — Еще раз передайте спасибо всем вашим, Вася. Особенно Плотникову и… э-э… запамятовал, знаете…

— Дедке Тимофею, что ли? Не за что, товарищ начальник: не для себя стараетесь. Счастливо добраться!

Фиксатый хотел оттолкнуть нос катера, но Васька заорал сердито: «Брось ты, винт поломаешь!» — и стал толкаться наметкой с кормы. Мотор послушно заработал, как только суденышко отвалило от берега.

Ковырнув носком сапога влажный песок и подождав, пока ямка наполнится водой, Фиксатый спросил, не поднимая глаз:

— Куда мы теперь?

— В Красноярск надо.

— Угу… Вы бы посидели здесь, Петр Сергеевич, а я какого-нибудь шофера замарьяжу… ну, уговорю, значит. Вырвалось…

Он оправил рыжие голенища когда-то щегольских своих сапог, собрав тугою гармошкой. Одернул телогрейку, закурил. Петр Сергеевич не обратил внимания на то, что руки его спутника, когда он сворачивал папиросу, вздрагивали.

— Идите, я подожду…

Но и Фиксатый, словно ожидая чего-то, медлил. Наконец, решительно отшвырнув окурок, полез на косогор берега.

Геолог не смог бы сказать, как скоро он возвратился. Не сказал бы и того, сколько времени тряслись они в кузове грузовика, зябко кутаясь в жесткий, тяжелый брезент. Кажется, пересаживались на другую машину, нагруженную пустыми железными бочками.

— Наверное, нам следует расстаться, Саша, — сказал Петр Сергеевич, когда автомобиль, мигнув красным огоньком на повороте, оставил их на плохо освещенной улице, возле оклеенного афишами забора.

Афиши в темноте казались одноцветными.

— Зачем? Тут, на Сурикова, хата одна должна быть. Знают меня. Шмотье на вольные тряпки сменим. Завтра только мигну — щипачи десяток паспортов принесут. На первый случай. А потом какой захотите, такой вам и нарисуют…

— Не стоит. Я подумал, что мне… паспорт, наверное, не понадобится. Но я не могу иначе… Прощайте, спасибо вам, Саша…

Петр Сергеевич протянул руку — встретить широкую ладонь спутника, но босяк отвернулся резко и почти побежал в темноту, постукивая по мокрым каменным плитам звонкими кожаными подошвами. Опять Петр Сергеевич остался один. Но ни страха, ни сомнений он не испытывал.

Петр Сергеевич брел по сонному городу, не ведая, куда нужно ему идти. Ветер раскачивал фонари, светлые блики дергались в черных лужах на асфальте. У дверей магазинов спали на ящиках сторожа, забронированные в тяжелые лоснящиеся тулупы. А он без трепета шел через этот ночной мир, не избегая света, страшного для беглых преступников и людей с нечистой совестью.

Город был чужим, но даже в знакомом городе он не постучал бы ни к кому: зачем бросать тень на людей? Пожалуй, только одна дверь могла для него открыться. Окликнув милиционера, занятого разговором с закутанной в клетчатый платок сторожихой булочной, Петр Сергеевич спросил, как пройти к зданию МВД.

Сонный лейтенант в расстегнутом кителе, в кабинет к которому провели его наконец, пересел с четырех составленных в ряд стульев к столу, равнодушно поинтересовался:

— Что вы хотели, товарищ? Садитесь…

Петр Сергеевич опустился на ближний стул и сощурился, привыкая к яркому свету настольной лампы, бьющему в лицо.

— Не уверен, что вы разбираетесь в геологии, да это и не обязательно, по-моему… — собираясь с мыслями, произнес он. — Понимаете, еще до войны я проводил изыскания примерно в пятистах километрах отсюда. Предполагаемых месторождений найти не удалось. А теперь я обнаружил искомое. Обнаружил случайно. Речь идет о весьма значительном месторождении железных руд, разработку которых желательно форсировать в связи с близко залегающими запасами коксующихся углей. Это очень серьезный вклад в металлургию. Понимаете, необходимо успеть в этом году, до снега, направить туда геофизическую разведку…

— Позвольте, а почему вы пришли с этим к нам? — удивился лейтенант.

Петр Сергеевич покосился на свои бродни: под ногами на блестящем вощеном полу темнела принесенная с улицы грязь. Беспомощно разведя руками, объяснил:

— Видите ли, я убежал из лагеря…

Лейтенант весело хмыкнул, запрокинув голову, и выпрямился, всовывая руки в карманы.

— С того бы и начинал, а то разводит турусы на колесах! Из какого лагеря? Фамилия? — меняя тон, опросил он и нажал кнопку звонка. — Ладно, время терпит. Завтра расскажешь…

В дверях, щелкнув каблуками, вытянулся военный.

— Старшина, уведите. Куда-нибудь, до утра. Бежал из лагеря…

— Но вы поймите, это же не имеет значения… Дело же не во мне…

— Завтра все объяснишь, — зевнул лейтенант, выключая настольную лампу.

Назавтра другой лейтенант в другом кабинете заполнял со слов Петра Сергеевича бланк опросного листа, то и дело напоминая, что отвечать следует «только по существу заданных вопросов».

— На санобработку! — приказал он конвойному, закончив допрос, брезгливо оглядывая беглеца. — И в пересылку потом.

Но в пересыльную тюрьму Петр Сергеевич не попал.

Двое в белых халатах и скрипучих, до ослепительности начищенных сапогах остановились возле геолога, когда тот вешал свои отрепья на проволочное кольцо — для отправки в дезинфекционную камеру. Более пожилой перекачнулся с носков на пятки, присвистнув так же, как Фиксатый когда-то. Он рассматривал изъязвленные струпьями ноги Петра Сергеевича.

— Давно?

— В тайге расчесал, — буркнул тот. — Мошка.

— И — пеллагра, — человек повернулся к спутнику. — Вот эта коричневая шелушащаяся кожа на шее называется воротником Казаля. Белье пусть принесут ему сюда. После санобработки — прямо в стационар.

Первое, что потребовал Петр Сергеевич, когда под ним захрустела чистая простыня, это бумагу и чернила. Он составлял докладные записки в Разведуправление, в бывший свой институт, в министерство. Локтем отодвинув принесенные ему тарелки с обедом, сказал санитарке: «Отстаньте!», продолжая писать. И, только поставив дату на последней записке и подписав, безвольно упал на подушку, закрыв глаза.

Огню, которым беглый заключенный Бородин загорелся, найдя месторождение, недоставало горючего: огонь может только тлеть под пеплом…

Майора медицинской службы в сверкающих скрипучих сапогах не интересовало, как и откуда попал в стационар больной Бородин. Не интересовало, куда попадет из стационара — пусть только не прямо на кладбище. А соблюсти это условие оказалось очень нелегко. Крайнее физическое истощение в союзе с возрастом именно на кладбище тянули Петра Бородина.

Сам Петр Бородин считал, что сделал все, что ему требовалось сделать, что мог сделать, — и не цеплялся за жизнь.

Пеллагра — это значит равнодушие ко всему, даже к пище, необходимой голодному, невесомому и