наградили золотом не меньше чем на триста песо.

Чуть успокоившийся Альварадо кивнул.

Переговариваясь вполголоса, капитаны поднялись и стали расходиться.

— Дон Кристобаль, — окликнул де Олида Кортес. — Останьтесь.

Капитан задержался. Кортес подошел и приобнял его за плечи:

— Экспедиция доставила несколько зараженных оспой тел из дальних селений. Нам остается только использовать старый план, поэтому сделайте так, чтоб эти тела оказались в как можно большем количестве районов города. Вы можете использовать корабли, требовать любой помощи от инженеров и распоряжаться всеми индейскими силами. Я могу на вас рассчитывать?

Благородный дон посмотрел в глаза Кортеса и лишь кивнул в ответ.

Поле неудач на дамбах окрестные индейцы, раньше почти боготворившие испанцев, стали относиться к ним значительно хуже. Иногда вслед идущим по улицам солдатам неслись из окон проклятия. Иногда принесенная в казармы пища оказывалась пересоленной. А несколько дней назад за городской стеной Тескоко нашли тела двух убитых солдат. С ними обошлись так, как не могло прийти в голову даже диким баскам, которых и людьми-то трудно было назвать.

Опасаясь, что науськиваемые Куаутемоком индейцы могут напасть на конкистадоров, у которых на узеньких улочках будет мало шансов выжить, Кортес повелел вынести лагерь за стены. Вблизи городка Кайокан для солдат соорудили несколько бараков под тростниковой крышей, для капитанов построили домики, мало чем отличающиеся от шалашей. По углам лагеря возвели дозорные вышки, а на случай атаки перекрыли дорогу рогатками. Две бригантины постоянно стояли на якоре у дамбы, обеспечивая огневое прикрытие со стороны озера.

За несколько дней, проведенных «в поле», испанцы обустроились, наладили быт, благо индейцы не перестали приносить фрукты и птицу в сыром и печеном виде. Потягивая местное кактусовое пиво, Кортес с нескрываемой радостью выслушивал доклады лазутчиков, как плохо живется в городе Мешико. Продовольствия хватает только солдатам, а горожане, особенно не способные работать на укреплениях, вынуждены собирать и есть траву. Воды практически нет и приходится пить мутную солоноватую жижу из оскудевших колодцев. В городе появились первые признаки болезни…

Несколько раз от Куаутемока прибывали послы. Они молили Кортеса уйти, обещая взамен все сокровища, что есть в городе и окрестных селениях. Дипломатичные Марина и Агильяр и даже некоторые из капитанов призывали его прислушаться к голосу разума, не доводить мешиков до отчаяния, а, забрав все золото, отплыть на родину или хотя бы на Кубу. Но капитан-генерал был непреклонен, у него были свои счеты с этим городом.

Наконец то, что предрекали, случилось.

Вместо обычных победных рулад из горла пробежавшего по дамбе несколько лиг вырывался только сдавленный хрип. Он долго не мог отдышаться, а когда смог, поведал, что на перепаханном поле Теночтитлана, где раньше находился подорванный Ромкой артиллерийский парк, мешики собирают войско для последней и решительной битвы. Полки в парадном вооружении выстраиваются для похода на дамбу, все лодки, какие есть в городе, чинят, смолят и готовят под погрузку. Кортес отправил капитана в Тескоко с просьбой разрешить укрыться за городскими стенами, но перед ним даже не открыли ворота. Тогда капитан-генерал приказал укреплять лагерь.

На строительстве работали все. Благородный идальго плечом к плечу с маркитантами из обоза вкапывал в землю колы и приколачивал к ним доски. Седой капитан таскал мешки с землей вместе с корабельным юнгой. Благородных скакунов впрягали в телеги с камнями, а когда те уставали, впрягались сами. На второй день вокруг лагеря возникло подковообразное укрепление высотой в полтора человеческих роста, с проходом в задней, обращенной к лесу части, через который кавалерия могла вырваться на простор. Через каждые десять шагов на бруствере устроили место для стрелка — специальную полочку, встав на которую он возвышался над краем головой и плечами. Через каждые пятьдесят шагов соорудили площадки для размещения батарей, около них поставили дополнительные вышки, на которые посадили самых метких и глазастых солдат. К разрыву в «подкове» стащили рогатки, чтоб забросать проход, если мешики обойдут укрепления. Перед передним фасом вырыли неглубокие канавки и наполнили их вязкой горючей жидкостью, чуть присыпав сверху жухлой травой. Достаточно пустить одну-две горящие стрелы, чтоб загорелось все поле. Для скатывания на врага с бруствера сделали «огненные колеса», валянные из соломы кругляки, пропитанные той же жидкостью. Залили ее и в сосуды и заделали глиняными пробками, пропустив через них фитили. Подожженный и брошенный с руки, такой снаряд взрывался огненным шаром. Помня о заразе, именно огню Кортес придавал большое значение в обороне.

В самом центре образовавшегося в лагере плаца установили набитый землей ящик, в который воткнули флагшток. Обложили его для устойчивости камнями и под барабанный бой подняли знамя конкисты. Вопреки ожиданиям, Кортес не произнес по этому случаю обычной своей зажигательной речи, чем немало смутил боевой дух солдат. Более того, в эти дни он даже почти не показывался из своей хижины и не допускал туда никого, кроме доньи Марины. Иногда к нему заходили ординарцы, но о чем говорили и какие распоряжения отдавал капитан-генерал, они предпочитали не распространяться. Лагерь замер в томительном ожидании.

Ромкино дежурство выпало на вторую часть ночи и раннее утро. Спать хотелось неимоверно, а до смены было еще больше часа.

— Может, еще один обход сделать? — сладко потянувшись, спросил он Мирослава, задумчиво грызущего рядом тонкую былинку.

— О, смотри, Марина, — обрадовался Ромка, завидя тонкий силуэт, появляющийся в дверях хижины.

— Марина, да, — напрягся Мирослав, перекусывая травинку и выщелкивая ее в темноту. — Я как раз о ней с тобой поговорить хотел…

— И я хотел, — обрадовался Ромка. — Да… Даже не знаю… — Он-таки решил поделиться сердечным томлением со старшим товарищем. — Какое-то вот такое чувство возникает, как ее завижу…

— Чувство? — Голос Мирослава сделался суше, сдержанней.

— Ну да, такое… Прямо схватил бы да побежал… — Ромка с трудом подыскивал слова.

— Не пара она тебе, — прокаркал Мирослав.

— От чего ж не пара? — вскинулся Ромка. — Я, конечно, не Кортес, но по знатности рода его, пожалуй, и превосхожу. И подвигов на моем счету немало, и моложе я…

Мирослав задумчиво потер подбородок. Ромка был прав: если он вступит в спор с Кортесом за эту женщину, то шансы у него есть, в отличие от самого Мирослава — бродяги без роду и племени. Зачем он такой заморской принцессе, внимания которой добиваются знатные? А может, и правда воспользоваться давешним ее предложением? Умыкнуть, и направиться в лес, и зажить там в шалаше, как в раю? Или подчинить племя какое-нибудь, чтоб она чувствовала себя царицей при новом Мономахе?[84]

Правда, искать ее будут. Кортес уж точно, ну так на то он и воин, чтоб защищать свою женщину; и капитан-генерал не бессмертный. А если Ромка? С него станется, но что делать прикажете? Убивать?! Он сам удивился тому, как такая мысль вообще могла прийти на ум.

— Не надо бы тебе с этим связываться, — пробормотал Мирослав.

— Чего это не надо? Тебе можно, значит, а мне нет?! Это уж, извини-подвинься, кто смел, тот и съел. Да и вообще, я ж понимаю, как оно у вас, не маленький. Но ты не в открытую все делаешь, а как тать ночной. Да только и так все понимают. А Кортес — мой боевой товарищ, а ты позоришь его перед всем лагерем…

Мирослав сгреб Ромку за воротник и притянул к себе:

— Ты, юнец, говори, да не заговаривайся, с Мариной у меня…

— Да что у тебя с Мариной? — Ромка сорвал пальцы Мирослава с ворота. — Знаешь же, что она все