хлещущих по лицу листьях, связывают, бросают на кучу тел товарищей, которых от мешиков можно было безошибочно отличить по стойкому солдатскому духу. И тут наконец забытье его настигло.
Утром полторы дюжины пленных связали в колонну, положив на плечи длинные палки и перехватив их веревкой под подбородок и с затылка. Развернули и, покалывая наконечниками копий, погнали в сторону Мешико.
Кутаясь в драный плащ, Кортес смотрел с коня на расстилающуюся перед ним долину Отумбе. Вся она от края до края была заполнена отрядами касика Сиуаки, чью храбрость и свирепость познал не один народ этой многострадальной земли. И не было конца сверкавшим на солнце копьям, развевавшимся знаменам, фантастическим головным уборам и перьевым украшениям вождей, выделявшимся на белоснежном фоне хлопчатобумажных панцирей рядовых воинов.
По замыслу Куаутемока, они должны были остановить в предгорьях остатки испанской армии и истребить, не дав ей добраться до Талашкалы. Место для сражения было выбрано исключительно удачно. Меж горных нависающих над долиной отрогов не то что армия, горстка смельчаков могла сдержать целые полчища не хуже спартанцев царя Леонида. Но…
Армия Сиуаки уже была разбита. Не сталью мечей, не залпами картечи, а неведомыми испарениями, миазмами, поставившими на ней большой христианский крест.
Большинство воинов были еще живы. Некоторые даже пытались удержаться на ногах, но могли только ковылять на четвереньках или ползти, вслепую нашаривая фляги с водой на телах умерших или вырывая их из рук тех, кто больше ослаб.
Кортес оглядел расположившуюся недалеко от входа в долину ставку касика. Сам Сиуака, в не по- военному богато отделанном золотом перьевом одеянии, бессильно поник на носилках, окруженный несколькими дюжинами высоких мускулистых телохранителей. Те тоже могли в лучшем случае сидеть, опираясь на копья. Многочисленная свита лежала вокруг, не в силах пошевелиться. Несколько женщин- рабынь умерли, не донеся до носилок подносы с кушаньями и напитками. Расшитый золотой нитью, увитый розами и лентами штандарт над головой командующего покосился, но все еще реял над «долиной смерти».
Кортес оглянулся и через головы столпившихся за ним капитанов подозвал одного из аркебузиров. Взял у него из рук ружье и тлеющий фитиль. Морщась от боли в раненой руке, приложился к исцарапанному ложу. Прицелился. Вдавил тлеющую паклю в запальное отверстие. Грянул выстрел. Во все стороны брызнули ошметки разорванного маленькими свинцовыми шариками главного штандарта. Древко постояло некоторое время, затем с треском надломилось, и боевое знамя накрыло собой тело испускающего последний вздох касика. Великая победа свершилась.
Мирослав появился, как всегда, бесшумно. В ответ на вопросительно поднятые брови молодого человека лишь покачал головой:
— Впереди деревня. Тоже вымерла. Вся. Собаки тела растащили по округе. Кто знает, как далеко. Надо к востоку забирать. Там река, через нее зараза пройти не должна.
— Вторую неделю бродим тут, — с досадой сплюнул Ромка, — а все никак выбраться не можем. У меня вон из сапог не только пальцы, пятки торчат. И от птиц этих в пузе звуки неприличные.
— Ладно ныть, — цыкнул Мирослав и тут же остыл: — Прости. И сам я извелся, да иного пути нет. Не по чумным же местам идти.
— Погоди, ты говорил, что оспа это.
— Хрен редьки не слаще. Пойдем, авось вывезет кривая.
Сборы были недолгими, и через пять минут путники уже снова брели, раздвигая усталыми ногами густую траву. За дни, проведенные под сенью тропических деревьев в обществе молчаливого воина, молодому человеку начало казаться, что все, происходившее с ним ранее, было в какой-то другой жизни. Заснеженные улицы Москвы, путешествие на корабле через бурный океан, сеча на реке Табаско — первое сражение, где он по-настоящему рубился с супостатом. Штурм Мешико. Горящие покои дворца Аяшокатля, страшный и кровавый исход из мешикской столицы. Все это происходило с кем-то другим. С героем одного из многочисленных рыцарских романов, которыми заставлены были несколько полок в доме Андрея Тушина. А он так и бродит с рождения меж вековых стволов и колючих кустарников, не находя ни смысла, ни приюта. Погруженный в тяжкие мысли, он чуть не налетел на спину замершего с поднятой ногой воина.
— Тихо ты, — прошелестел голос Мирослава.
— Что там? — одними губами спросил Ромка, склоняя голову поближе к его уху.
— Войско вроде. Ступают тяжко, не по-местно-му. И лошади копытами бьют.
— Лошади? Так свои, значит?! — воскликнул Ромка.
— Погоди радоваться, сначала узнать надо. Вдруг мешики полоненных в столицу ведут?
— Так пойдем скорей!
— Пойдем. Только я вперед, а ты тут останешься. А то начудишь чего по горячности.
Не слушая тихих возражений молодого человека, Мирослав шагнул вперед и словно растворился в тенях, отбрасываемых стволами деревьев. Ромка присел на выпирающий из земли узловатый корень и стал ждать.
Верховный правитель государства Мешико Куаутемок разглядывал нарисованную чернилами карту, на которой охрой были помечены охваченные болезнью области. Тяжкие думы морщили высокий лоб двадцатипятилетнего императора, старя и без того немолодое лицо.
Невиданный дотоле в этих местах мор тянулся вдоль всего побережья, клещами охватывая столицу и почти отрезая мешикской армии путь к Талашкале, где проклятый Кортес нашел себе приют. Были, правда, два узких прохода вдоль рек, где вспышки болезни не отмечались, — и велик был соблазн бросить на Талашкалу все силы, какие удастся собрать, и задавить наконец не только наглых пришельцев, но и вековечный очаг сопротивления и смуты. Но кто поручится, что с момента, когда была нарисована карта, ничего не изменилось и хворь не закупорила проходы? Та зараза сейчас опаснее ошметков армии teules[5]. Уму непостижимо, что всего за несколько дней она сделала с грознейшей и величайшей в стране армией касика Сиуаки. Тяжелые складки раздумья побежали по лицу молодого правителя, складываясь в новые узоры.
Откуда ж взялась эта зараза? Раньше о таком слыхом не слыхивали, значит, скорее всего, ее завезли пришельцы. А что их отличает от моего народа? Невероятная храбрость и доблесть? Куаутемок грустно улыбнулся: таким бы и сам он заразиться не против. Другой цвет волос и кожи? Тоже не то, у многих из народов, подчиненных империи, цвет кожи и волос отличался не меньше. Гнев богов? Но жертв приносится столько, сколько никогда до этого. И часто на жертвенном камне оказываются сами teules, так неужели богам не хватает и этого? Откуда такая ненасытность? И почему молчат жрецы? А может, дело в заклинаниях, наложенных на оружие? Так и мешики убивали пришельцев их же мечами, но с ними ничего такого не случалось. Что же?
Это надо обдумать. Или… Спросить? Ему ведь доложили — вчерашним вечером доставили пленных. Да не каких-то вшивых талашкаланцев, а настоящих teules. Он кликнул одного из многочисленных племянников, исполняющих при нем обязанности секретаря, и велел привести.
Испанцы предстали пред ним тотчас. Помытые и почищенные, для того чтоб не осквернять своим грязным видом и смрадным запахом чувств верховного правителя. Куаутемок натренированным взглядом вельможи определил, кто чего стоит.
Большинство были простыми солдатами. Недалекими, своевольными, упрямыми и опасными. Допрашивать их было так же полезно, как выяснять у стаи ягуаров, зачем они задрали козу. Этих на жертвенный камень. А вон те двое… Один — в летах, словно забыв, что он пленник, с приоткрытым от восхищения ртом разглядывал красоты княжеского дворца. Наверное, какой-то ученый муж. Он может помочь в выведывании сокровенных тайн teules. Второй — с длинными локонами черных волос, острым взглядом и повадками гремучей змеи.
Явно не из бедных, потому пришел сюда не только воевать и грабить. Но и не знакомиться с местными красотами. Наверняка есть и что-то еще.
Противник опасный, видно сразу. Переиграть такого сложно, но если сделать так, чтоб его цели
