— Habra asi todavia quien? — снова вопросил Мирослав. — No existe? [65]

Тогда водицы, что ль, дайте испить, — добавил он по-русски.

Ромка открыл глаза. А словно бы и не открыл. Его окружал сплошной непроглядный мрак. Во рту было солоно от крови. Затылок отзывался тупой болью на самое незначительное движение. Выли суставы вывернутых ног и рук, связанных и прижатых к телу вопреки анатомии. Но прижатых не веревками, нет, а будто… Да, какой-то тканью. Словно бы его опустили в плохо натянутый матросский гамак. Да, пожалуй, так и есть. И качка небольшая. Я на корабле? Нет? Но и не на земле. Несут, что ль, куда?

Ромка подтянул колени к животу и ткнулся ими в два шеста, венчавших его темницу. Значит, и правда что-то вроде местной кареты без колес, только не с домиком на платформе, а с мешком снизу. Как я сюда…

Перед мысленным взором закрутились картины подводного сидения, бегущих по виадуку мешиков, сыплющиеся со всех сторон тела. Выбитый из руки нож, исчезающий за парапетом. Вывернутые руки, удары по голове, по шее, по плечам. Удары, удары, удары…

А еще флорентиец. Как его итальянский друг, жив ли? Отплевался от воды? Смог вздохнуть? Ромка задергался в своем коконе, но не смог даже толком пошевелиться. Оставалось только поберечь силы. Мерное покачивание и темнота убаюкали молодого человека, но теперь характер движения изменился. Его несли по твердой поверхности, иногда ударяя ребрами обо что-то твердокаменное. Время от времени голова его клонилась вниз, будто тащили вверх по лестнице, то поднималась, будто спускались. Каждое изменение положения вызывало прилив или отлив крови, приносящие с собой тупую боль в затылке.

И запах стал другим. Раньше в нем витали ароматы гниющих водорослей, солоноватого ветра и свободы. Теперь ощущался просачивающийся сквозь плотную ткань мешка спертый дух подземелья и чад горелого масла. В темницу, значит? Главное, чтоб не сразу на жертвенный камень, чтоб хоть немного оглядеться дали да руки-ноги размять. А может, и поесть. И выпить на прощание. Он чуть не засмеялся и тут же понял, что если позволит себе это, то уже не остановится.

Страх запустил свои холодные коготки ему за воротник. Из мешикского подземелья teule путь один — на жертвенный камень. И хорошо, если сразу, без мучений. Чик — и готово. А то ведь могут сначала руки- ноги отрезать или что похуже. Дыхание перехватило. Ромка забился в коконе, пытаясь высвободиться. Мешок закачался, шесты заскрипели, ткань затрещала, кто-то громко выругался и что-то приказал. Удар древком копья сквозь полотнище заставил закусить губу, чтоб не закричать, и убедил, что сопротивляться бессмысленно. По крайней мере, сейчас.

Впереди что-то лязгнуло, его носильщики обменялись несколькими фразами с кем-то неведомым и с размаху швырнули мешок на каменный пол. Боль пронзила спину и шею. Наверное, молодой человек на некоторое время потерял сознание, ибо когда пришел в себя и попробовал раздвинуть ткань, она легко поддалась. Стягивающих шестов не было, а он и не заметил, как их вынули. Не было вокруг и мешиков, зато его окружали стены грубой кладки, едва озаряемые большой жаровней, бездымно горящей в дальнем конце коридора. Тень от решетки ложилась на камни, прихотливо изгибаясь по их выступам. В дальнем углу дырка в полу, обложенная гладкой плиткой, — отхожее место? А у самой решетки — как он сразу не заметил — долбленная из дерева миска с водой.

Молодой человек жадно припал к ней и выпил досуха. Он и не заметил, что соленое озеро высосало из него всю влагу. Огляделся.

До решетки четыре шага и между стенами столько же, спать — только вытянувшись по диагонали. А на чем спать? А, ну да, на том самом мешке, в котором его сюда принесли. Знатная придумка. Решетка. Крепкая, из скованных меж собой медных прутьев, да еще и колечками по перекрестьям схвачена. Ни сломать, ни раздвинуть. Но Ромка все-таки попробовал. За решеткой — уходящий вдаль коридор. В конце табурет без спинки и стол тюремщика. Его камера последняя в торце, остальные вдоль стен с двух сторон. Тоже закрытые решетками, не видно, есть кто или нет.

В правой через одну, кажется, шевельнулся кто-то. Флорентиец?

— Senor… — позвал он.

— Кто это? — раздался в ответ приглушенный шепот.

Молодой человек не поверил своим ушам.

— Агильяр?! Дон Херонимо, вы ли это?

— Дон Рамон, мой юный друг? Как же я рад вас видеть, хотя это место и не внушает особого оптимизма.

— Да полно вам, живы мы. Живы, остальное гордыня.

— Ш-ш-ш, — прошелестел голос. — Тюремщики не любят, когда узники шумят.

— Черт с ними, расскажите, как вы, что, — ответил Ромка, но голос все ж понизил.

— Мне нечего рассказать. В ту кошмарную ночь исхода из Мешико, когда на дамбе загорелись башни, началась ужасная сутолока. Я прибился к отряду испанцев, который пробивался на Талашкалу, но, как и многие тогда, угодил в засаду мешиков. Меня ударили по голове. Я лишился чувств и был пленен. Несколько дней нас гнали в Мешико, потом отвели показать Куаутемоку. Он вызнал во мне книгочея и попросил помочь с переводами испанских книг из библиотеки, опрометчиво оставленной нерадивыми братьями- францисканцами во время бегства. Он повелел обучать его языку и перевести некоторые труды, особенно по фортификации, военному делу и истории Крестовых походов. Сопротивляться было немыслимо, и я делал свою работу с тщанием, которому мог позавидовать сам Ментор. Взамен меня исправно кормили и держали во дворце в небольшой комнатке, неподалеку от покоев правителя, чтоб в любой момент можно было призвать для истолкования непонятных мест. А пару недель назад меня подняли ночью и бросили сюда. Вот и вся история. Судьба же прочих оказалась более печальна. А как вы очутились в этом каменном мешке?

— Ну, у меня жизнь была повеселее. После нескольких недель странствий по континенту мы с Миро. Помните моего слугу? — Ромка вкратце рассказал о своих приключениях, опустив и сгладив те шершавые моменты, о которых Агильяр наверняка захочет расспросить подробнее. — И вот я оказался здесь, а моего товарища по приключениям дона Лоренцо Валу унесли куда-то в другое место.

— Или зарезали во славу их богов.

— Или так, — погрустнел Ромка, но тут же воспрял духом. — А вы пробовали отсюда убежать?

— Дон Рамон, я не могу сказать, что стар и немощен, но тело мое далеко от пропорций греческих атлетов или героев рыцарских романов. Даже если я смог бы выбраться из клети и преодолеть стены, озеро на моем пути встало бы непреодолимой.

— Понимаю, понимаю, — невежливо прервал его тираду Ромка, внимательно осматривая навесной замок. Эх, отмычку бы сюда хитрую, да хоть шило сапожное, да науку применить, полученную у татя одного, железа бы, и пять минут не продержались. Ногтями же много не наковырять.

Стены темницы потряс гулкий удар. С потолка посыпалось. Ромка чихнул и заморгал, отряхивая с ресниц пыль.

— А это что за напасть, сеньор Херонимо?

С полминуты из камеры де Агильяра раздавались только нерешительное сопение и шорох одежды, будто ее обладатель пытается укрыться от пронизывающего со всех сторон ветра.

— Ну? — вовсе уж невежливо подогнал его Ромка.

— Видите ли, — осторожно начал книжник. — Это как раз и есть последствия моих переводов. Куаутемок не из праздного интереса изучал наши книги. Уже через десять дней они соорудили баллисту, построенную на описанных принципах. Потом начали делать торсионные метательные машины вроде античных онагров. А в конце концов вплотную подобрались к созданию огнестрельного оружия.

Ромкино сердце ухнуло куда-то в пятки и затрепыхалось там пойманным в силок глухарем. На лбу выступила липкая испарина, когда он представил себе каменные ядра, взрывающие дамбы перед наступающей пехотой, и картечь, с визгом коверкающую блестящие панцири.